Шенборн бокал ко рту подносил, но вина не пил, слушая речи те.

Будь Алексей повнимательнее, заметил бы, с каким интересом поглядывает на него вице-канцлер. Да и понял бы, что слова его для души Шенборна лучше вина драгоценного.

«Великие последствия может иметь случай с наследником русского царя, — думал вице-канцлер. — В Москву на трон посадить человека, которому цесарь австрийский протекцию в изгнании оказал, послушного человека, слово из Вены получающего, — то, пожалуй, равно не баталии, а большой войне, выигранной счастливо!»

Кивал, кивал головой Шенборн наследнику. Поддакивал.

«Гришку Отрепьева на трон российский церковь римская католическая да король польский хотели посадить. Не вышло. Выбили его из Москвы. Так, может, цесарю удачи больше будет?»

А наследник говорил, говорил и, винными парами подогреваемый, руки уже тянул к шапке Мономаховой. Шенборн поощрительно улыбался.

«Германская корона может далеко, ох как далеко владения свои раздвинуть».

Мысли вице-канцлера вспорхнули высоко. Шенборн облизнулся даже, как кот на масло.

«А земли-то в России какие! Немецкой рукой взять можно много... Ох много...»

* * *

Авраам Веселовский письмо государя Петра цесарю вручил. Пётр писал:

«Пресветлейший, преславнейший цесарь!

В дружелюбно братской конференции объявить должен об некой сердечной печали. Сын наш Алексей, получив приказание к нам ехать, взяв несколько молодых людей, с пути, ему указанного, съехал, и мы по сие время изведать не можем, где он обретается. И дали мы резиденту нашему Аврааму Веселовскому приказ — оного нашего сына сыскивать и к нам привезти. Того ради просим мы, ваше величество, если оный сын наш в ваших местах обретается тайно или явно, повелеть его с сим нашим резидентом к нам прислать, придав для безопасности несколько наших офицеров, дабы мы его исправить могли, чем обяжете нас к вечным услугам и приязни.

Ваш брат Пётр».

В устах секретаря, читавшего письмо, каждое слово звучало торжественно. Цесарь слушал, опустив голову. Стар был. Уставал быстро.

Принял он дипломата российского не в официальной, тронной резиденции, а в малой зале. И в том умысел свой был. Официальный приём в резиденции налагал особую ответственность за каждое слово, сказанное с высоты трона. В Вене же планы свои раскрывать не думали. Присмотреться хотели. Что-то ещё получится? Как повернётся? А там уж видно будет. Кусок-то был слишком жирный. Как из рук выпустить? О том, что откусили больше, чем в глотку пройти может, не думали.

Цесарь зевнул, прикрыв рот хрупкой ладошкой, взглянул на Шенборна.