Четыре тонких дерева

Только они понимают меня. Только я понимаю их. Четыре тонких дерева с острыми, как мои локти, ветвями. Четыре тонких дерева, чуждые этой улице, но все же растущие здесь. Четыре убогих извинения, посаженных от имени городского управления. Мы слышим их из нашей комнаты, но Нэнни спит и не ценит их.

Свою силу они держат в тайне. Их корни уходят глубоко под землю. Они растут вверх и вниз и жадно вгрызаются в землю ветвистыми корнями, и впиваются в небо крепкими зубами-листьями, и никогда не сдаются. Так и стоят.

Если кто-нибудь позабудет о том, зачем живет, то он быстро завянет, как тюльпаны в вазе. Не сдавайся, расти, тянись – говорят деревья, пока я сплю. Они прекрасные учителя.

Когда я понимаю, что слишком грустная или слишком тощая для того, чтобы расти и тянуться, когда я чувствую себя худосочным плющом среди крепких кирпичей, то гляжу на деревья. Когда больше не на что смотреть на этой улице. Четыре дерева, выросших посреди бетона. Четыре дерева, которые продолжают расти и тянуться и не забывают об этом. Четыре дерева – единственная причина для того, чтобы жить и расти.

Не говорить по-английски

Не говорить по-английски

Mamasita[13] – это полная жена мужчины, живущего напротив, в квартире на третьем этаже. Рейчел говорит, что ее нужно называть Mamasota[14], но я думаю, что это слишком грубо.

Мужчина старательно копил деньги, чтобы привезти ее сюда. Он копил и копил, потому что она была одна в этой стране с младенцем на руках. Он трудился на двух работах. Он приходил поздно и уходил рано. Каждый день.

Затем однажды Mamasita и младенец приехали на желтом такси. Дверь такси распахнулась, как рука официанта. Из-за дверцы показалась тоненькая розовая туфелька, затем нога, мягкая, как уши кролика, затем тоненькое колено, дрожащие ноги, букет ярко-розовых роз и свежий аромат духов. Мужчине пришлось вытаскивать ее силой, настолько она была полной, а таксист выталкивал ее сзади. Тянуть и толкать. Тянуть и толкать. Пуууф!

Вдруг она расцвела. Большая, огромная, красивая – от бледно-розового пера, красовавшегося на ее шляпке, до маленьких пальчиков на ногах, похожих на крошечные розовые бутоны. Я не могла оторваться от ее блестящих туфелек.

Вверх, вверх, вверх – она поднялась на третий этаж, держа в руках младенца, завернутого в голубое одеяльце, в сопровождении мужчины, несшего ее чемодан, ее фиолетовые коробки для шляпок и ящики для обуви. Больше мы ее не видели.

Кто-то говорил, что она не выходит, потому что слишком толстая, кто-то – потому что боится спускаться, но лично я думаю, что она попросту боится говорить по-английски, так как знает всего лишь восемь слов. Она может сказать: «Он тут нет», когда появляется домовладелец, «Не говорить по-английски», если приходит кто-то другой, и «Черт побери». Не знаю, откуда она этого нахваталась, но сильно удивилась, когда услышала, как она однажды произнесла это.