<…> Давно уж я к тебе не писал, и тяжко думать, что ты на меня, может быть, сердишься, но если б ты знал, какую кочующую жизнь я вел почти все это время, то, приняв в соображение свою собственную натуру, почувствовал бы, как безалаберно должно проходить время для человека, от природы неповоротливого, когда судьба его беспрестанно переметывает с места на место, и как трудно при таких обстоятельствах не только быстро вести вперед великое дело песен, но даже и вообще сохранить хоть некоторую алаберность. Дай срок, придет время, и авось либо скоро, когда и я буду человеком порядочным. А покуда не сердись.

Теперь покуда пишу опять несколько строк, и то по делу. Так как у тебя теперь, как говорят, гостят Хомяковы, то я и получил великую надежду, что Катерина Михайловна наконец убедит тебя сдержать давнишнее обещание и вместе с ними приехать в Москву. Авось либо так! Между тем мне нужно посылать к тебе большую сумму денег, и я не знаю, застанет ли она тебя еще в Языково, потому и отправляю сперва это передовое письмо, чтобы тебя предупредить.

Маменька поручила мне доставить тебе деньги 10 600 ассигнациями, за которые она благодарит тебя от всей души. Ты дал ей средство сделать доброе дело и выручить из беды человека[951], хоть и совершенно ей незнакомого, но об котором ее просил покойный Рамих и который бы иначе погиб. Помочь так значительно человеку незнакомому было дело очень отважное, но, по счастью, он оказался человеком честным и, как скоро получил возможность, заплатил. Маменька не хотела тогда сказать об этом нам по чувству деликатности, разумеется, фальшивой, но очень естественной при таком случае, и тем важнее была для нее услуга твоей дружбы. Когда получишь деньги, перешли ее вексель и расписку сюда на мое имя (т. е. в Орел, для доставления в Киреевскую Слободку). Крепко тебя обнимаю. На днях, при деньгах, буду писать больше.

Весь и вечно твой Петр Киреевский.

59. Н. М. Языкову

59. Н. М. Языкову

22 января 1838 года Москва

Крепко тебя обнимаю, друже Языков! Письмо твое от 5 января меня очень обрадовало: по крайней мере вижу из него, что тебе хоть несколько лучше и ты можешь писать. С нетерпением жду скорого большого письма, которое ты обещаешь, не поленись. Участием людей ты богат, но не для многих твое дружеское рукожатие так существенно, как для меня. Вне моей семьи ты у меня один, а моя душа старовер: ее церковь не терпит новизны и питается только до-никоновскими[952] просвирами. Знай же это и помни про случай: в жизни большей части людей бывает такая эпоха, когда все под их ногами начинает хрустеть и шататься, от такой эпохи сохрани тебя Бог, но тогда, может быть, и я пригожусь тебе.