...Возвратившись домой, Степняк достал из ящика отпечатанный уже на машинке экземпляр пьесы и нещадно стал черкать, править, вкладывая в уста героя, нигилиста Дмитрия Норова, только что рожденные мысли о счастье, о сути существования, о борьбе как начале начал действительного, настоящего, человеческого бытия.

В конце июля Энгельс задумал поездку в Истборн. Около тридцати лет суровое побережье Ирландского моря было для него местом отдыха и теперь, на склоне дней, снова потянуло к себе. Кроме врача его сопровождали Тусси и Лаура, приехавшая из Парижа, видимо, по вызову Элеоноры.

Генерал пытался держаться бодро, пробовал даже шутить, хотя всем, прежде всего ему самому, было ясно, что конец приблизился вплотную.

Вернулись они очень скоро — Энгельсу еще в дороге стало совсем плохо, его привезли, перенесли в постель и несколько дней выхаживали, чтобы привести в сознание. Он почти не говорил, пищу принимал через силу и только жидкую, с трудом узнавал знакомых.

— Я не могу, — каждый раз возвращаясь с Риждентс‑парк род, говорила Засулич, — он как ребенок, совсем слабенький.

— Вы хоть не видели его здоровым, — сочувствовала Фанни Марковна. — Представьте себе его лет десять назад. Он был полон сил, крепок. Ужас, что делает с человеком проклятая болезнь.

— Я видела его на конгрессе в Цюрихе, — рассказывала Засулич. — Сколько в нем было энергии, веселости! Бывало, он приходил к Аксельроду — мы там жили — и поражал своей неугомонностью, желанием все знать...

Сергей Михайлович слушал и упрекал себя: как же он мог столько времени не навещать Генерала?! Это же не менее — да, да! — около года минуло с тех пор, как произошел тот неприятный для обоих разговор об Обществе, его роли и пользе в рабочем движении.

Немедленно к нему!

Энгельс лежал в кабинете, — видимо, кровать поставили здесь по его просьбе. Рядом — на столике, стульях, придвинутых вплотную к постели, — беспорядочно громоздились книги, листы исписанной бумаги. Здесь же, среди этого хаоса, поблескивала лупа.

Вид больного поразил Степняка. Сергей Михайлович нерешительно остановился посреди комнаты, не зная, подходить ближе или сесть где-то в сторонке. Фридрих Карлович был в каком-то полусонном состоянии, казалось, дремал. Но вот он, видимо услышав шаги, слабо раскрыл глаза, какое-то время пытался всмотреться в гостя, потом веки его расширились, он жестом поманил его, показал на кресло.

Степняк осторожно, чтобы не нарушить господствовавшего здесь покоя, опустился в кресло. Минуту они молчали, всматривались друг в друга. И тем временем в памяти Сергея Михайловича возникли первая их встреча, могила Маркса, у которой они были вместе, последующие разговоры — с непременным пивом и прекрасным рейнским вином, Первое мая, когда стояли они на одной трибуне в Гайд-парке.