Откуда-то, видимо, из-под одеяла, Энгельс достал доску, грифель, что-то долго писал, наконец, показал гостю. «Сердитесь? История все поставит на место, даже вопреки нашему желанию», — прочитал Сергей Михайлович и взглянул на больного, в глазах которого вспыхнули еле заметные искорки. Степняк печально улыбнулся, развел руками. Пока он, не зная, с чего начать разговор, собирался с мыслями, Фридрих Карлович снова что-то царапал на доске. «Как идут дела? Скоро ли в Россию?» — показывал написанное.

Сергей Михайлович как ни в чем не бывало рассказывал, старался держаться спокойно, хотя у самого замирало сердце, спазмы сдавливали горло. Неужели человечество никогда не возьмет верх над этим злым фатумом? Все на свете имеет конец! Но почему он часто такой неумолимый?

Он посидел с полчаса, возможно, немногим больше, пока не пришел врач.

Был полдень, больному надлежало отдыхать. На прощанье Степняк взял протянутую ему высохшую руку, подержал, слегка пожал и, расстроенный свиданием, вышел. Перед глазами стояла одинокая постель, собранные для работы книги, бумаги, грифельная доска с множеством разнообразных вопросов. И он, Фридрих Карлович, Генерал армии революции, который, казалось, был тяжело ранен или просто смертельно утомлен. Но он еще поднимется, встанет во весь рост, чтобы вести на новые бои, в новые сражения непобедимую силу современности — рабочий класс...

...Энгельс умер в понедельник 5 августа в половине одиннадцатого вечера.

В субботу должна состояться кремация. В небольшом помещении вокзала «Ватерлоо», где был установлен цинковый гроб с телом покойного, сошлись ближайшие друзья Фридриха Карловича, представители социалистических партий разных стран... Хотя Энгельс перед смертью и просил не превращать его похороны в массовые, сделать все стихийно и скромно, вокзальное помещение едва вмещало желающих попрощаться с соратником Маркса, проводить в последний путь того, кто был выразителем дум и защитником рабочих, кто сквозь бури и штормы вел человечество навстречу светлому будущему.

День был жаркий, солнечный, от цветов, венков шел дурманящий запах. Степняку было как-то неловко, не по себе, будто он виноват в том, что остается на этом неспокойном свете, а его, который должен жить, сегодня хоронят.

Степняк слушал, что говорили у гроба товарищи, держал за руку жену, молчал, думал и не находил оправдания ужасной несправедливости судьбы, которая уносит в небытие самых дорогих ему людей.

Речи у гроба произносили Лафарг, Бернштейн, Эвелинг... Засулич смотрела на Сергея. Нет, он не будет выступать! Он сейчас не найдет слово, которое смогло бы сравниться с жизнью и деятельностью этого Человека...