Станислав Лурье сидел у окна вагона. Как отталкивающе выглядел отсюда Нью-Йорк! Дома — кучи кирпича. Просто удивительно, что они не рассыпаются. Все квартиры тут маленькие, тесные, населенные людьми, привыкшими к тому, что грохот проходящих поездов проникает в их мозг день и ночь! И на что они могут надеяться? После десятков лет работы их выбрасывают, как ненужные тряпки. Когда они идут получать пособие по безработице, на них злятся служащие. Когда они становятся старыми, то побираются на улицах или валяются на койке в какой-нибудь богадельне. Однако им не хватает мужества, чтобы положить всему этому конец. Ну а когда они устраивают революцию, то попадают под власть тиранов, которые в тысячу раз хуже их прежних угнетателей…

В одной комнате, наверное, шла репетиция музыкального ансамбля. Группа мужчин дула в духовые инструменты. Кто-то стучал по барабану. Они выглядели как сборище шутов. В бильярдном зале несколько молодых людей играли в полумраке на грязном столе. Внизу находились ломбарды, ресторанчики без стульев, а только с табуретами возле барной стойки, лавки, в которых продавали утюги, кастрюли… День был теплый, но ночь ожидалась дождливая и прохладная. «Из всех видов лжи весна — наихудший! Она обладает всеми недостатками осени, — так говорил себе Станислав Лурье. — Она всегда полна дождями, холодами и разочарованиями». Поезд поминутно останавливался. Входили и рассаживались новые пассажиры. Как нелепо все они выглядели! Сырые лица, как будто вырубленные топором, дикие глаза, невероятно большие руки и ноги. Появилась женщина, такая толстая, что она еле-еле смогла пройти в дверь вагона. В глазах злость. Казалось, ее взгляд говорит: «Я толста не от хорошей жизни!..» Она уселась, заняв сразу два места. Опять же одежда. Где эти люди отыскали такие одеяния? Какие-то странные жилеты, майки желтоватой расцветки с какими-то нелепыми полосами и клетками. Они напомнили Станиславу Лурье польских крестьян и тряпье, продававшееся на Валовой улице…[248] Все собралось вдруг в этом вагоне: нищета, отталкивающая внешность, безвкусица. Дай им власть, они сделают то же самое, что и в России… Каждый из них лишь один раз взглянул на него и сразу же отвел взгляд. Где они живут? Куда едут? Было бы не удивительно, если бы этот поезд надземки заехал бы куда-нибудь в Лович[249] или Нижний Новгород…

Станислав Лурье вышел из поезда и повернул на Лексингтон-авеню. Каждый раз, когда он приходил домой и перед ним открывалась дверь квартиры, он заново поражался. Почему они тянут с выселением? Эта квартира как бы заставляла его продолжать жить. Но зачем тянуть? Не сегодня, так завтра его вышвырнут отсюда… Лурье открыл дверь и положил магнит. Он услышал, что звонит телефон. «Подойти? Кому это понадобилось поговорить со мной?» Он снял трубку и услыхал женский голос. Девушка спросила: