— Что произошло? Куда мы едем? Погоди, я спрошу, куда идет следующий автобус.

Грейн ушел и отсутствовал недолго. Он вернулся с двумя билетами.

— В Питсфилд, штат Массачусетс.

— Где это вообще?

— Пошли. Автобус уже ждет.

Он, казалось, сам был немного удивлен. Вот так делается столь важный шаг? Так просто все это происходит? Грейн вынес к автобусу свой багаж, багаж Эстер. Между стен и под крышей автобус выглядел элегантнее и больше, чем снаружи. Автобус был наполовину пуст. Сиденья были накрыты белыми чехлами. Чемоданы шофер засунул куда-то в нутро автобуса. Вещи помельче он положил на верхнюю полку. Не прошло и пяти минут, как автобус тронулся. Эстер подала руку Грейну, он взял ее и держал тихо, как взрослый человек, получивший то, что хотел. Грейн знал, что Эстер сейчас заговорит, но сейчас он был доволен ее молчанием. Он смотрел наружу, в туманный канун Новолетия. Все в нем было наполнено тишиной и пассивностью человека, делающего то, что он обязан делать, и знающего, что иного выхода нет. Эстер сжала своими пальцами его пальцы. Это пожатие женщины, с которой он прожил уже двенадцать лет, обрадовало и взволновало его, как будто их роман только начинался. Было странно и хорошо сидеть рядом с этой полубезумной женщиной, несмотря на все то, что он знал о ней. Грейн пощупал внутренний карман, в котором лежали чеки. «По меньшей мере на два года мы обеспечены, — сказал он себе, — а дальше посмотрим…» Теперь у него было такое чувство, что все произошедшее с ним за последние месяцы было подготовкой к этому эпилогу, высшей точке всех его дум, страстей, конфликтов. «Кто знает, может быть, когда-нибудь мне станет легче вместе с ней вернуться к Богу?..» Он вспомнил, что когда-то слышал рассказ про человека, нечаянно проглотившего иголку. Эта иголка путешествовала по его телу. К нему цеплялись всяческие болезни, и всё из-за иголки… Его, Грейна, страсть к Эстер похожа на эту иголку…

Грейн провожал взглядом каждого человека, каждую машину. Ему как будто было жаль тех, кто остается в городе без большой любви, без романа, переворачивающего все с ног на голову. Например, этот торговый служащий, толкающий перед собой тележку с женскими пальто, и этот полицейский, который стоит и регулирует движение своим жезлом. На тротуаре Грейн заметил раввина, не такого, как можно встретить в Америке, а будто только что сошедшего с борта эмигрантского судна. Это был высокий толстый человек с торчащим животом в шелковом лапсердаке, в чулках и башмаках, в бархатной шляпе, с широкой черной бородой и ужасно толстыми пейсами, которые не свисали вниз, а были обернуты вокруг ушей и походили на наушники, которые надевают зимой, чтобы уберечься от мороза… Эти меховые, черные как смоль пейсы были чем-то, что Грейн успел уже забыть, хотя, когда он их увидел, они показались ему знакомыми… Рядом с раввином шла женщина в кофте. Она выглядела странно маленькой и какой-то ощипанной на фоне своего огромного мужа, как самка павлина рядом с самцом, когда он распускает свой хвост. При них была девочка лет двенадцати, полноватая, с двумя толстыми косами и в башмаках с такими высокими голенищами, какие обычно не увидишь в этих местах. Грейну показалось, что с этой троицы могла бы начаться новая глава еврейской истории — этакий новый праотец Авраам, покинувший свою страну, место своего рождения, отчий дом и начавший все заново в Нью-Йорке как раз в канун Новолетия, словно открыв новый раздел Торы «Лех-леха»…[386] Грейн видел их не более нескольких секунд. Может быть, они только что приехали в Америку? Но откуда? Где могла спастись от нацистов такая семья? Может быть, они где-то прятались? Грейна особенно удивила сила этих троих. Они излучали необычайную мощь. Они несли в себе потенциал новой нации, силу, которой могло хватить на будущие поколения. Из чрева этой матери и ее дочери мог выйти новый народ Израиля. На них лежала печать брутальной веры, слепой веры в еврейство, которая не нуждалась ни в каких доказательствах, ни в каких комментариях. Их вера была сама собой разумеющейся, как тело, как половая принадлежность. Эта вера была полна живых соков… «Готов поклясться, что уже завтра он будет где-нибудь здесь вести общественную молитву в синагоге. Они сразу же находят то, что им нужно: деньги, Тору, синагогу, кошерную еду…»