Именно эта пассивная сторона, именно это стремление страдать, наслаждаться в страдании, смиряться в страдании – выросла у Достоевского под влиянием гнета самодержавия. Самодержавие послало Достоевского на каторгу, и преступление его заключается далеко не в том, что подорвана была внешняя жизнь писателя, что ему причинены были великие физические и нравственные муки, – оно еще более ужасно, потому что загнало внутрь великую душу Достоевского, его гордые порывы, его человечное, его социализм, и заставило его душу искать для себя другого, в сущности искаженного, русла. Таким руслом не только для него, но и для искалеченных тем же самодержавием великих душ, вроде Гоголя и Толстого, оказывалась религия. Поток духа Достоевского впал в это русло, так сказать, минуя и огибая кряжистое самодержавие.
Каторга унизила Достоевского, и больно читать эти слова, проникнутые тоном самоуничижения: «меня покарала десница царя, но я готов лобзать ее», эти письма к родственникам – «благодетелям, милостивцам», которых он просит не забывать его.
Достоевский – прикованный Прометей – отнюдь не грозит по-прометеевски Зевсу. Протест показался бы ему смешным и бессильным. Поэтому Достоевский смиряется, ища в соблюдении этого смирения какой-то новой на этот раз гордости.
Достоевский уже из недр своей семьи, обладавшей крепким православным укладом, вышел с предпосылками христианства. Теперь, когда он нуждался в оправдании своему смирению, христианство оказалось подходящим для него миросозерцанием. В свое христианство Достоевский внес максимум революционности.
Самодержавие – это угрюмый и мрачный каземат но, войдя в него, вы увидите там, в темном углу, чей-то образ и перед ним теплящуюся неугасимую лампаду. Когда вы вглядитесь в черты того или той, чей образ изображен на этой деревянной доске, то вы увидите изможденный, полный печали лик Христа или Матери его. Ведь это Бог и Богиня, которым молится и сам самодержец. Откуда они взялись? От нас, от пролетариев, из тех общественных низов, которые приблизительно за две тысячи лет в мучительной борьбе выковали себе религию, оправдывавшую их покорность. Сколько в ней гнева, мести и поразительных извращений человеческого духа! Чего тут только нет: отказ от всех прелестей мира и вместе с тем мечта о блаженстве, о предельных и даже беспредельных наслаждениях.
«В недрах его смиренномудрого миросозерцания пылает ад. Это своеобразная особенность гения, \когда его бьют, звучать благовестом на весь мир»