Кафе было местом шумным, в нем кипела жизнь. А мы как будто погрузились в абсолютную тишину.
Я положила блокнот на стол, опустошенная тем, что мы только что узнали.
– Она покончила с собой, – убитым голосом сказал Уильям. – Это не был несчастный случай. Она нарочно врезалась в дерево.
Я молчала, не в силах выговорить ни слова. Да и что тут скажешь?
Мне хотелось взять его за руку, но что-то меня удерживало. Я глубоко дышала. Но слова все не приходили.
Медный ключ лежал на столе – немой свидетель прошлого, смерти Мишеля. Я чувствовала, что Уильям замыкается в себе, как тогда в Лукке, когда он выставил руки, чтобы оттолкнуть меня. Он не шевелился, но я знала, что он отдаляется. И опять я боролась с властным желанием прикоснуться, обнять его. Откуда взялось неодолимое ощущение, что у нас с этим человеком много общего? В определенном смысле он не был для меня посторонним, но что еще более странно, мне казалось, что и я для него не посторонняя. Что же нас сблизило? Мои поиски, моя жажда истины, мое сочувствие его матери? Он ничего обо мне не знает, ни о моем гибнущем браке, ни о выкидыше, который едва не случился в Лукке, ни о моей работе, ни о моей жизни. А я, что я знала о нем, о его жене, детях, карьере? Его сегодняшняя жизнь оставалась загадкой. Но его прошлое, прошлое его матери открылись передо мной, как будто я шла во мраке с одним-единственным факелом. Более всего я хотела донести до этого человека всю важность для меня истории Сары, дать почувствовать, до какой степени то, что случилось с его матерью, изменило мою жизнь.
– Спасибо, – наконец произнес он. – Спасибо, что все мне рассказали.
Голос у него был странный, будто чужой. Я подумала, что предпочла бы увидеть, как он ломается, плачет, не скрывает потрясения. Почему? Очевидно, потому, что мне самой хотелось дать волю чувствам, зарыдать, выплеснув боль, горе и пустоту, хотелось разделить с ним то, что я переживала, в глубоком и необычайном единении.