Не сразу нахожу в себе силы подняться наверх. Я знаю, что меня там ждет.

И я не хочу это видеть.

Заставляю себя двигаться, и меня поражает, насколько тяжелыми стали мои конечности.

За несколько недель я постарела на сто лет.

Я не стучу. Я открываю дверь и нахожу ее там, где и предполагала.

Она лежит в постели, обратив лицо к потолку, совершенно не моргая. Ее волосы слиплись от пота; вероятно, их придется остричь.

Но хуже всего кожа. Ее кожа, которая когда-то была самого необычного оттенка миндально-коричневого, теперь стала серой, как пепел.

Она превращается в мертвую прямо на моих глазах.

– Нори, – шепчу я.

Она не шевелится. Может, и не слышит. Она не произнесла ни единого слова с тех пор, как я сообщила о смерти ее брата.

Я сажусь на табурет у кровати, и меня отвращает запах. От нее пахнет смертью, разложением.

– Нори, – говорю я снова, на этот раз более решительно, – тебе принесли письмо.

Ее потрескавшиеся губы приоткрываются. Она беззвучно произносит «нет», а затем поворачивается на бок, лицом к стене.

На ее спине красные отметины.

Когда полиция нашла ее и отвезла в больницу, именно я вернула ее сюда. Как только они вытащили стекло, доктор сказал, что она будет жить и полностью выздоровеет, но у нее будет ужасный шрам.

Я чуть не рассмеялась ему в лицо.

Я так и не увидела Акиру. Он уже был в морге. И в любом случае, у него не было лица.

Они сказали, что у него не осталось лица.

– Это письмо от твоей бабушки.

Нори переводит взгляд на меня.