Теперь настает очередь Киппенберга надолго замолчать. Ведь у нее уже были до этого любовные истории, о которых она сказала: это было пустое. А теперь ей трудно, ведь на карту поставлено все. И между «пустое» и «все» вакуум, который может быть заполнен пением битлзов или церковью, которая предлагает свою веру, или туманом, волшебно поднимающимся с лугов, кто знает, об этом стоило бы серьезно подумать.

— Возможно, — произносит Киппенберг, — со мной происходит то же, что и с тобой. И у меня не раз возникало ощущение собственной холодности и опустошенности, только я не мог понять, откуда оно. Никто не учил меня открывать в этом мире еще и мир чувств. Я отгораживаюсь от тебя не только потому, что знаю, как не романтичны мотивы нашего поведения, но и потому, что мы оба можем разбудить друг в друге дремлющие чувства.

— Да, это так, — соглашается она, — я понимаю тебя! Ты отгораживаешься только потому, что боишься собственного чувства.

— Вовсе нет, — возражает он. — Но захочешь ли ты пробудить во мне чувство, которое будет принадлежать тебе лишь на краткий миг?

И тогда она спрашивает:

— Если бы тебе приходилось выбирать между несбыточной мечтой и мигом реального счастья, разве тебе трудно было бы решиться?

— Действительно, — говорит Киппенберг, — я никогда не был мечтателем!

— А я слишком долго, — отвечает Ева, — я всегда фантазировала. И если мое поведение и в самом деле мотивировано некими желаниями, то у них долгая предыстория.

— Давай, начинай, — говорит Киппенберг, — я пойму!

И Ева взывает к его воображению. Ведь вся история разыгрывается в знакомой ему обстановке. Пусть представит себе ученого, год рождения двадцать пятый, мог бы, скажем, заведовать отделением в какой-нибудь клинике, во всяком случае, занимает ответственный пост. Жена моложе его и когда-то тоже работала, но с тех пор прошло много лет. После того, как у нее родилась дочь, она сидит дома.

Большая, на целый этаж, квартира в Берлине. В ней растет дочка, оберегаемая, даже охраняемая матерью, растет в замкнутом мирке, который ей кажется совершенным, где все вертится вокруг отца, хотя в детстве она видит его не часто: он много работает. Утром рано уходит из дому, а вечером, когда возвращается, девочка уже в постели. Она слышит, как он приходит, слышит раздраженный голос, который звучит громко и сердито. Иногда до нее доносится даже крик. Мать запугана, в абсолютном подчинении у мужа, и это неизбежно передается дочери. В доме царит атмосфера страха, желания угодить отцу и боязни вызвать его неудовольствие. Потому что его капризная воля — закон. Отец — высший авторитет, ему нельзя перечить, он далек, но вездесущ, его гнев или милость непредсказуемы, апеллировать не к кому. И все это разыгрывается в пятидесятые годы двадцатого века, когда в стране закладывается фундамент социалистического общества.