Легкий и нежный сумрак, несмотря на насмешку, окутал уходящий день.

40

Письмо уже давно было отдано Алексею Павловичу, строчки его понемногу забылись и обесцветились — быть может, от весеннего солнца. Сама Сильвия жила теперь в теплом весеннем забытьи, прогоняя дрему лишь для того, чтобы убедиться, здесь ли он, рядом ли, не унесло ли его в холод. Она прятала свое негаданное счастье и боялась только, что улыбка выдаст ее, но их отношения с Гатеевым уже вышли из круга внимания и никто, кроме разве Давида Марковича, не замечал, как она улыбается.

Весна вообще сильно чувствовалась на кафедре. Эльвира Петровна круто завила локоны и нарядилась в платье с разноцветными гусеницами (черт не сегодня— завтра присватается), Муся напевала, за окном курлыкали голуби, у заведующего галстук отливал радугой. Эльснер загорел, змеился, шелушился и, вероятно, собирался менять кожу, а у Нины Васильевны головка клонилась ландышем и говорила она, что хотела бы умереть именно весной, но перед этим внести еще свой скромный вклад в лингвистику. Сильвия и смотреть на нее не могла: опять казалось, что видит себя в кривом зеркале, хотя ничего ведь похожего не было...

Старый Саарман удивлял народ необычной разговорчивостью и крайне прозрачными намеками, все повторяя, что у него нынче пелена спала с глаз (незаметно было нисколько), и он увидел, какой болезнью страдает кафедра.

—      Опухоль удалена, но есть метастазы! — красочно выражался он.

О метастазах говорилось неоднократно, а вслед за тем рассказывался деревенский анекдот:

—      Был у соседа поросенок и ходил к моему дедушке на огород. Вот дед и решил забить дырку в заборе. Приходит с досками, а поросенок тут как тут. «Пасись, пасись, сказал дед, это уже будет в последний раз!»

Закончив эту бесхитростную историю, Саарман моргал блекло-голубым глазом и подсвистывал в высшей степени загадочно. А если присутствовал Давид Маркович, то обращался к нему:

—      Когда будете забивать дырку, позовите и меня. А пока пусть пасется, это уже в последний семестр... У меня пелена упала!

Давид Маркович отмалчивался. Муся сердилась:

—      Это хорошо, Саарман, что вы перестали ходить по кафедре, как лунатик, но ваши шуточки действуют мне на нервы, у вас стиль плохой.

Саарман не обижался, подмаргивал, но когда выяснилось, что разделение кафедр и конкурс будет наверное, он принес свой знаменитый портфель и заставил Давида Марковича себя выслушать. При первых же словах Гатеев поднялся и подошел ближе. Сильвия и Муся насторожились.