—      В литературе трагедию можно не разрешать. Пусть трагедия остается в душах героев! Это впечатляет... Но я не хочу, Фаинка, чтобы трагедия осталась в твоей душе. И я решила бороться за тебя!.. Прежде всего — пей кофе!

Фаине пришлось встать с кровати, потому что подруга намеревалась подать ей кофе, как больной, и уже расстелила салфетку на одеяле. Но после завтрака она, несмотря на негодование Ксении, снова легла.

—      Да отвлекись ты хоть немного от своих узких переживаний! Подумай обо мне, например! Во мне произошел переворот, а ты ничего и не заметила!

—      Какой переворот?

—      Ага, все-таки спрашиваешь!.. Так вот. На экзамене пришлось мне объяснить, почему я написала дрянную дипломную. Пришлось сознаться в наплевательском отношении к делу... Ф-фу! До сих пор глаза жжет, так стыдно!

—      Ты это всерьез?..

—      То-то и есть, что всерьез. Пришла домой и выкинула в помойку все свои рассказы и прочие опусы. Потому что они тоже...

—      После пожалеешь... — через силу сказала Фаина.

— Жалею, но иначе не могу. Перестраиваю отношение к жизни... Вот каким высоким штилем я с тобой говорю! Чувствуй!.. Кстати, о стиле. Я как раз вчера натолкнулась на замечательную статью… — Ксения схватила журнал и начала читать, поглядывая на Фаину, слушает ли. — «...Возникла литература, связанная с отрицанием прежней фразеологии. Литературные герои отрицали любые высокие слова. Это означало: они отрицают ложь, подчас стоявшую за этими словами... Но приверженцы «нового» стиля еще не замечают, что юмористическое, ироническое, пародийное слово, проникшее в литературу, лишь по традиции выступает в качестве сигнала чего-то нового. За ним уже стоят свои каноны, своя инертность мысли и стиля...» — Ксения вздохнула. — Плохо ты слушаешь, Фаинка.

После этой попытки развлечь Фаину она принялась убирать комнату. Подняла пыль, налила воды на пол, размазала тряпкой, вытряхнула из пепельницы окурки через окно кому-то на голову. Затем — это было уже удивительно — повесила на гвоздь какую-то акварельку. Очень довольная, окинула взглядом свой уголок и, обернувшись к Фаине, торжественно сказала:

—      Теперь все в порядке. Завтра приезжает Вадим!

Фаина не могла не засмеяться.

—      Да. Я послала ему телеграмму такого содержания, что он приедет непременно. Придется тебе, дорогая подруга, вылезть из-под одеяла.

Но Фаине уже надоело смотреть на нее. Хоть бы ушла куда-нибудь...

Ксения, однако, не ушла и весь день заставляла Фаину пить, есть, вставать с кровати.

Назавтра Фаина проснулась поздно. Сон еще заманивал ее вернуться в поддельную жизнь, где не было печали, и она, на мгновение открыв глаза и увидев пустую кровать Ксении, закуталась в одеяло. Сон пришел опять, но на этот раз какой-то шутовской. Будто бы Ксения показывает газету, а в ней портрет Вадима. Держит газету, а Вадим начинает кривляться, растягиваться. Фаина смеется и думает: «Вот идиот! Разве можно позволять себе такое? Это только при Гоголе бывает!..» Но смеяться во сне очень трудно, потому что Гоголь в экзаменационном билете... Короче говоря, Фаина проснулась окончательно и решила одеться и умыться, а то скоро будешь, как тот угодник, что сорок лет не мылся.