Но тут неожиданно встрял Эрих, дав выход давно копившемуся в нем раздражению:

— Экий ты сговорчивый стал, Герберт. Не ты ли вместе со мной обещал отказаться к чертям собачьим от ордена, если здесь и впрямь все порушат?

— Ты уж прости, Эрих, но я передумал. А заваруха на стройке и вовсе меня отрезвила. Да и знаешь… Не ожидал я, что тут все так по-человечески будет. С каждым беседуют, учитывают его желания, начиная от простого ученика и кончая инженером. Никому из нас не надо бояться за свое будущее — без работы никто не останется. А если с кем-то и возникла заминка, так это дело нормальное. Ничего, все утрясется.

Эрих вскочил, с грохотом отодвинул стул и вышел.

На душе у него было препаршиво. Он чувствовал себя бесконечно одиноким, преданным и проданным. Выйдя на улицу, он закурил. Дождь ослаб и перешел в занудливую морось. Эрих поглядел вдаль — на четко очерченный на фоне закатного неба силуэт комбината с его гигантскими трубами, башенными охладителями и печами. Неужели это творение рук человеческих, символ нового времени, скоро будет разрезан автогенами и превращен в гору металлолома?.. Где-то высоко в небе на одной из труб ярко горел, развеваясь на ветру, факел. Он всегда реял над Айзенштадтом, как знамя победы…

Сзади послышались шаги. Эрих обернулся. Это был Мюнц.

— Вот что я тебе скажу. Второй раз такая выходка дорого тебе обойдется. Что же ты творишь? Бухнер встал на нашу сторону, а ты ведь прекрасно знаешь, как много значит для других его и твое отношение к перепрофилированию, как прислушиваются люди к вашему мнению. Или ты что, поперек партии намерен идти?

— Ты мне, Маттиас, тут мораль не читай и на сознательность не дави, — буркнул Эрих в ответ. — Может, ты и в ЦК работаешь, а мне ты не начальство. Уж позволь мне решать самому, что в интересах партии, а что нет. Лизбет Гариш тебе уже сказала: «Я — самостоятельный человек», и я могу повторить то же самое. А что касается затеянного вами перепрофилирования, то как же ты хочешь, чтобы не болела душа у тех, кто начинал тут на голом месте, вкалывал день и ночь, только чтобы дать стране металл?

Он холодно попрощался и ушел. И тут только Мюнцу стало ясно, что за какие-то считанные годы в республике выросло поколение, которое хочет само быть хозяином своей судьбы, само распоряжаться делами государства.

ПЯТАЯ ГЛАВА

ПЯТАЯ ГЛАВА

Лето 1962 года стало в Айзенштадте, городе металла, временем подведения итогов. Сейчас, с высоты наших дней, легко судить, кто был прав и кто не прав, а тогда? После катастрофы на стройплощадке (а это была самая настоящая социальная катастрофа, пусть и в локальном масштабе) партийным и профсоюзным собраниям не было конца. Не то чтобы все еще отыскивали зачинщиков, но — настаивал Мюнц — необходимо было раз и навсегда разобраться в этом происшествии, столь прискорбном и постыдном в условиях социалистического государства. Известную роль сыграло и то обстоятельство, что в связи с подготовкой к VI съезду СЕПГ уже в середине августа в первичных организациях должна была начаться отчетно-выборная кампания.