Судя по шрифту машинописи, использовалась лишь одна машинка. Уместно предположить, что и машинистка одна работала.

Машинописных экземпляров было не менее двух. Но сохранился полностью один.

По нему видно, что уже в машинописи соавторы изменили поглавное деление. Текст разбит на сорок три главы, и каждая получила свое название.

Машинописные экземпляры соавторы, понятно, сверяли с исходной рукописью. Вносили правку. На перепечатку и сверку, надо полагать, ушло не меньше полутора недель – по совокупности.

После чего за машинописный экземпляр должен был приняться редактор. Свою правку ему следовало еще с авторами согласовать. Значит, после редактуры Ильфу и Петрову надлежало читать выправленный экземпляр. А на все это время требовалось. Отнюдь не один день, тут и за неделю не управиться.

Далее же роман должен был читать корректор. А на это, с учетом объема, тоже не один день требовался. Еще и художнику, как выше отмечалось, время нужно было, чтобы иллюстрации подготовить. Вряд ли за неделю он мог управиться.

Отметим, что описаны лишь минимально необходимые этапы редакционной подготовки. Впереди – типографские работы, сверки.

Тем не менее, в декабре 1927 года журналы «30 дней» и «Огонек» анонсировали роман «Двенадцать стульев». Закончен же он был лишь через месяц.

Следовательно, возможен только один вариант развития событий: не позже чем с октября 1927 года редакция журнала готовила к публикации незавершенную книгу. Точнее – часть ее.

В редакции принимали роман частями, а машинистке соавторы передавали рукопись поглавно.

Именно поэтому каждая глава и начиналась с титульного листа. Так машинистке удобнее. Материалы она получала по мере готовности.

В ходе работы уменьшен был размер каждой главы. Зато их количество увеличилось.

Новое решение обусловлено журнальной спецификой. Главы меньшего объема удобнее при распределении материала по номерам.

В аспекте истории создания романа очень важны сведения о самом процессе работы – от момента, когда началось соавторство. Петров утверждал: «И в этот первый день мы испытали ощущение, которое не покидало нас потом никогда. Ощущение трудности. Нам было очень трудно писать. Мы работали в газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы знали с детства, что такое труд. Но никогда не представляли себе, как трудно писать роман. Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали кровью. Мы уходили из Дворца Труда в два или три часа ночи, ошеломленные, почти задохшиеся от папиросного дыма».