Ах вот оно что! — остроумно, читатель, не правда ли? — бедняга боится за Лику, которую грозный Фалуша уже подготовил к закланию, и решает спасти — не тело ее, так хоть душу — прячет ее путем, так сказать, трансплантации в чужую клетку. Но смотрите–ка, как хорошо объясняется двойственность этой любовницы Фала. Молодец!

— Молодчина, Сверчок.

— А сам я влез в клеточку Лики (теперь Лика — я) и умер для Бенедиктова…

— Еще остроумней! Ты прямо пастушек Думузи, а Лика — Истара…

— Я любил ее…

— Это понятно, но что с твоим телом?

— Не знаю.

— а с вашим?.. (Это, читатели, к даме)

— Не знаю.

— Но вы–то хоть живы?

— Ни жива, ни мертва.

— От страха?

— Перестаньте же! — это серьезно…

***

И так далее — большего я от них ничего не добился. Но как ловко и вовремя все–таки я изъял из игры эту Лику — поразительно!

У Колхозной Сверчок остановился. «Реквием» заканчивался утомленно и вкрадчиво — «Libera me»… Часы над метро, конечно же, показывали три.

Читатель видит, что после этой полуторачасовой поездки я так ровным счетом ничего и не добился — ни в каком смысле! — все только запуталось. Единственно, все–таки меня задела фраза Сверчка, насчет того, что Бенедиктов это какой–то Кощей Бессмертный, — то есть, что? — древний Кронос? О, это очень похоже на правду. Ведь и фамилия Бенедиктов, я думаю, не настоящая, а, скорее, какой–нибудь псевдоним — маска, скрывающая зверскую харю, шляпа на его трофической язве.

Выходя из машины, я заметил, что на счетчике набежало шесть рублей шестьдесят шесть копеек.

— Я тебе что–нибудь должен, Сверчок?