— У Бенедиктова я кормил каких–то птичек, и мне показалось, что в них все и дело.
— Птичек?
— Птичек. Пока птичка в клетке, мы полностью связаны…
Но тут начали снова нарастать трубные гласы, постепенно вынося на себе мрачные клики хора, и Сверчок опять смолк, ибо не имел возможности бороться с «Tuba mirum». Я остался в сомнениях по поводу того, что же он все–таки хочет сказать? Вдруг в наступившей у нас тишине глухо, как бы с опущенной головой, бас заговорил что–то, кажется о смерти, под похоронные удары литавр.
— Я думаю, убивая себя, мы уничтожаем клетку, — заспешил, спотыкаясь, Сверчок, — и освобождаемся, — добавил он, не глядя на меня.
О, читатели, — как же это не ново. Да и чего же еще можно было бы ждать от Сверчка? — только пресных банальностей — жив ли он или мертв.
Все мне всё время что–то предлагают — докучают какими–то глупостями. Сверчок–то, пожалуй, буквален, он, пожалуй, действительно хочет сказать, что избежать всяких там бенедиктовых можно одним только способом — то бишь покончив с собой. Перебежим в иной мир и будем им неподвластны! И бенедиктовы сами собой все без нас передохнут… Стезя «самых спокойных людей на земле» — онанистов. А вот кто–то другой еще может понять этот побег как некий символ: мол: не будем сотрудничать, станем мертвецами для товарища Бенедиктова в каком–нибудь там переносном смысле, убежим от него в «царство мертвых» (в «офсайт»), поставим себя в «положение вне игры». Тоже глупость! — кому вы хотите испортить игру? — ведь себе…
Предлагайте, друзья, предлагайте, а я б предпочел все оставить как есть — чтобы не было хуже. Ведь вот и Фал Бенедиктов же мне предлагает покончить с собой — раньше вас предлагал! — для чего? Неужели, чтоб я оказался ему неподвластен? Нет! — как раз, чтоб покрепче вцепиться в меня. Я ему нужен таким же, как Женя Марлинский, — таким же послушным сверчком в его балагане, райке… Спешите, друзья, в кукольный театр Бенедиктова! Дулю с маслом не хочешь?
Впрочем, что это я? — это к делу совсем не относится. Вот что значит–то с ходу начать толковать: человек порет чушь, а ты уже видишь за ней чертову уймищу смысла — какие–то чуть лишь не политические программы… И ведь это вот так: сам же сболтнешь, а дурак подберет. И присвоит. И переиначит по–дурацки. Ну их в баню.
— Ну, ты неискушенный мертвец, Сверчок, — сказал я, — не проще ли было бы птичку убить?
— Убить птичку — это убить душу, — отозвалась с заднего сидения дама, и голос ее мне вдруг показался странно знакомым… Кто она?
Они сговорились, как видно, молоть чепуху, — подумал я и, обернувшись, схватил незнакомку за руку: