Много ли плода даст посев, это зависит от почвы, а ведь мы — люди — почва друг для друга. Почва и побег.

Глава 9. Принцип Реальности

Глава 9. Принцип Реальности

Поклонение облакам. Владимир Куш

Итак, читатель, из предыдущей главы ты узнал, что меня наконец высекли. Из бесформенной глыбы, в кремнисто–неправильных гранях которой уже искони играли случайные искорки смысла, была наконец высечена благородная герма, изваяна стройная статуя, ставшая прекрасным образцом повивального искусства заплечных дел мастеров, высекших меня. Их плети и розги, кнуты и бичи, шомпола и линьки или что там еще? — резцы, которыми они вгрызались в меня; боль и отчаяние, которые я испытал, действительно развили во мне какие–то небывалые свойства.

Я весь извивался, выл, холодел от боли и злобы, когда во тьме мешка меня били, мяли, стегали, как ватное одеяло. Этот бой прививал мне — вбивал! — волю быть беглецом судьбы своей и своей памяти. Чью волю привили мне? Чьей своей памяти должен я был стать беглецом? Что за свойства высвободили из этого каменного обломка, отсекая все лишнее: витиеватые байки судьбы? Ах, судьба! — медоточивая Шахерезада, баюкающая своими балясами клюющие носом разнеженные наши ягодицы, — и вдруг из этого облака грез начинают ваять памятник, кроить прокрустово ложе из колыбели сна.

Памятник кому? — Гермесу сыну Зевса? Что вы, читатель! — нам с вами, конечно.

Потирая ноющие места своего иссеченного тела, я твердо решил перестать быть Гермесом. Ничего не поделать — Гермес, герметичность, герменевтика, войны, информатика, вести, дипломатия, связи, телевиденье, секс, полупроводники или биомембраны — все это лишь вехи на пути. Герма-узелок на память, узел на ветке или веревке, а сколько веревочке ни виться, конец будет. Хороший конец ведь делу венец. Читатель, не верь ничему, а верь концу. Аминь.

***

«Аминь!» — сказал я и, как только я это сказал, я почувствовал вдруг, что диафрагма моя опустилась, и рой мыслей небесного странника наполнил меня. Теофиль убеждал меня прекратить, образумиться, не делать глупостей; умолял, грозил, просил, говорил, что я его единственная надежда и опора.

Брось, Теофиль, — когда меня высекли, где ты был? Почему допустил? Почему не испепелил на месте обидчика? Тоже будешь внушать, что мне это было полезно? Окстись! Все вы рады переложить свои грехи на другого, все вы рады прожить на чужой счет. Так не раз уже было.

Так должно было быть — ты мой бог.

Я твой бог? Взгляни-ка лучше на облако — не оно ли твой бог? Ведь оно так же недолговечно и изменчиво, как я. Взгляни на Луну, на Солнце… да что тебе Солнце! — взгляни на всю вселенную — неужели она не долговечнее меня? Взгляни, наконец, на себя — неужели ты не можешь поклоняться самому себе, — мыслил я, вспоминая Авраама, отца всех верующих.