Ведь, читатель, мы же не можем доказать, что у нас было прошлое, — у нас есть нечто, что мы называем воспоминанием, но это воспоминание есть, для нас, только в настоящем. И он (двойник) живет в том же настоящем, что и мы (буквально говоря: он — это я и ни что иное), но у него другие воспоминания. Он не помнит ничего из того, что помните вы, для него этого нет в настоящем, для него в настоящем есть только ваше будущее, которое уходит от вас, которого все меньше с каждым годом, — он забывает ваше прошлое, как только ваше будущее становится настоящим. Вы — это он, но вы отделены от него стеной настоящего, в которой вы вместе с ним обитаете. Но вы обитаете в настоящем, насыщенном прошлым, а он — в настоящем, насыщенном будущим, которое — есть будущее только для вас, а для него — самое настоящее прошлое. Его отрицательное время убивает вас так же неизбежно, как его — ваше положительное. Но он не может не влиять на вас вашим будущим — своим прошедшим, — и, надо сказать, иногда нам удается достичь с ним полного единения: мир вдруг становится односторонним, то есть единым. Это бывает, когда вы рождаетесь; это бывает, когда вы умираете; это бывает, подчас, в умиротворенном состоянии, — состоянии покоя. Но каждый раз вслед за тем вы неизбежно забываете свое будущее, а он — ваше прошедшее.

Благовещение пастухам. Фреска 12 века из церкви Сан-Исидоро, Леон, Испания

Значит вот каким оказался конец Бенедиктова, так причудливо связавшийся с посмертной судьбой дяди Саши Смирнова — посредством собак–трупоедов. С этой мыслью я заснул, и мне приснился прекрасный, легкий, как перышко, свежий, напоминающий по ощущению еще не высохшую акварель сон.

Нарочитая небрежность клочковато–кудластого неба. Уходящее солнце струит предвечернюю лень на опушку разнеженного леса, вдоль которого пыльный проселок уходит вдаль, к синеющим на горизонте горам. Пастушок со свирелью притулился к подножью известковой статуи — он, закрыв глаза, наигрывает тему из Шестой симфонии Бетховена, и несколько овечек, сбившись в кружок, с удовольствием внимают ему. Из-за деревьев появляется девушка — это пастушка (а может быть — нимфа?), — она походит, зачарованная тихой мелодией, и тоже слушает, облокотившись о статую, — слушает бесхитростные упражнения пастушка.

Идиллия, читатель, — пастораль! Звуки свирели под стать пейзажу — они нежны и взволнованны, и волнуют мою душу, и влекут к себе, и я чувствую, как жаль будет мне лишиться этого сна, проснуться, и сожаление щемит мне душу, и я понимаю, что музыка во сне — это и есть мое сожаление.