Так что, в некотором смысле действительно можно сказать, что Лика родила ребенка — возможность родить ребенка. В ней захотел родиться ребенок, и появилось отражение этого ребенка в ее лице, в глазах (так думал я, глядя на нее), а та любовь, которую она родила во сне, была любовью к отцу — дяде Саше — любовь девочки к мертвому мужу своей матери…

Я, кажется, съехал к фрейдизму? Нет, побоку это… Ведь сон, в конечном счете, был навеян тем, что она сейчас живет в мастерской у Смирнова, среди его вещей и картин, — живет им, Смирновым, своим отцом, съеденным собаками Бенедиктова. И она знает это.

— Кстати, Лика, покажи мне все-таки ту, последнюю, картину дяди Саши. Она ведь здесь?

— Да, сейчас.

Она пошла в угол мастерской. Я встал, чтобы помочь ей.

— Не надо, — сказала она, — не надо сюда ходить — я сама.

Я сел на место — вот и хорошо! Какой я сейчас помощник? — едва двигаюсь.

***

Лика тащила картину, когда вдруг прозвучал телефонный звонок. Он был так резок и неожидан, что я, поднося пиалушку к губам, выпустил ее из рук, вино плеснуло на брюки, чашка упала, разбилась.

— Я слушаю, — сказала Лика, взяв трубку. — А куда вы звоните?.. Да.

Собирая осколки, я снизу вверх взглянул на Лику. Удивленно наблюдая за мной, она как-то не очень уверенно сказала в трубку:

— Узнала…

Мне показалось, что я ей мешаю. Она махнула рукой, замотала головой, машинально взяла со столика тряпку, бросила мне.

— Да ничего, — сказала она. Но она была в настоящей панике и с каждым мгновением волновалась все больше и больше. Что с ней? Она побледнела, вся дрожала, судорожно сжимая трубку; и, опираясь, прямо вцепилась в картину, которую несла, когда раздался этот звонок.

— Конечно, — сказала она вдруг изменившимся голосом, — я их сама передала, — потом тихо добавила: — Я болела. — И, покачнувшись, выпустила картину из рук. Та с грохотом упала на пол. Лика бы тоже упала, если бы я не успел подхватить ее. Обморок. Что было мне делать? — плеснуть водой? дать нашатырю? ударить по щеке?

— Лика, что с тобой? Тебе плохо?

— Нет, — сказала она, все еще не выпуская трубку, и вся вдруг обмякла в моих руках, расплылась. Что же делать? Я все сделаю, но вначале хотелось узнать, кто ее напугал. Выхватив трубку у Лики, я прижал ее к уху. Что я услышал, читатель? — вот что: «А ты знаешь? — я ведь вчера был у твоей матери, и мы говорили о дяде Саше. Все-таки какой это был замечательный человек!». После этих слов я выпустил Лику из рук, и она медленно сползла на пол. Я продолжал слушать свой голос: «Я так часто вспоминаю его картины, — голос, идущий из трубки, — особенно одну: натюрморт с кувшином и рыбами». Да что же это такое, — подумал я, когда произносил: «Куда, кстати, они подевались?» что такое? — я ведь это уже говорил! — магнитофонная запись? кто подслушал меня несколько дней назад? Теофиль? — опять он? — но зачем ему!? Мистика! Неполадки пространства и времени. Что вообще происходит? Кто? Кто может мне все объяснить?