Через день Плишку нашли на причале мертвым, с проломленной головой.

Шкуродер исчез. Одни говорили, что приятели подрались, вдрызг пьяные – люди видели, как они накануне уходили от Лидульва, едва стоя на ногах. Дескать, Шкуродер разбил голову приятелю, а сам сбежал.

Но говорили и другое: родичам «плесковской невесты» надоела порочащая их род болтовня. И болтовня действительно приутихла: никто не хотел оказаться следующим.

Однако Плишкина кровь на обмерзших досках причала будто запечатала всеобщее убеждение: нехорошие слухи возникли не на пустом месте.

Не желая давать лишний повод к разговорам, Эльга теперь никуда не ходила, кроме как к князю Предславу.

Зять Вещего уже стал грузным мужчиной на середине пятого десятка, но был еще хорош собой: полноватое внушительное лицо почти без морщин, седина в длинной бороде двумя полосами по сторонам, будто снег на черноземе. Усы и густые брови еще оставались темными.

На нем хорошо смотрелись шелковые кафтаны всех оттенков красного, с золотным шитьем, которые шили ему жена, дочь и внучки. На шее он носил красивый золоченый крест греческой работы и отличался любезностью и вежеством, которые сразу указывали на его истинно княжеское происхождение. Поколения его предков правили в Великой Моравии, объединявшей под своей властью многие славянские племена.

Эльга знала, что в Киеве видят в державе Моймировичей образец для нынешних русских князей.

Темные глаза его смотрели ласково, в них отражался опыт долгой жизни, рано опаленной невзгодами. Когда под ударами угров рухнула Великая Моравия и погибли его старшие родичи – все, кроме матери, – ему едва сравнялось пятнадцать.

Только с ним Эльга теперь могла потолковать о своей беде: Мальфрид слишком раздражалась, а остальным было и вовсе незачем об этом слышать.

– Я в Киеве недавно, поссориться ни с кем не успела, – говорила Эльга. – А кто-то уже меня замарать пытался. Кому это может быть нужно? Неужели и правда жидам хазарским?

– Едва ли, – улыбнулся князь Предслав. – Жиды не глупы. Ну, пограбили тогда у них клети, дрова раскидали, челядинкам подолы порвали – так князь за убытки с ними рассчитался. Теперь будут ходить, руки воздевать да богу жаловаться. А чужую честь марать – это только свары плодить, а если свары, кому хуже? Им же и хуже. Или война – торговле урон, а если так, пьяные расшумятся – опять их же дворы громить пойдут. Когда-нибудь и головы разобьют, им же этого не хочется. Не из Козар это ползет.

– А откуда же? – Эльга пристально смотрела ему в лицо.

Не девичье дело было вникать в такое, но она уже поняла, как нелегко жить в месте, подобном Киеву.