Ута, сбросив верхний платок, села на голую лавку и огляделась.

Ну вот, она почти дома.

Не очень-то радовал пока этот дом: печь, очаг, стол, лавки, полати, посудные полки – вот и все. Ни покрывал, ни полавочников, никакой красоты. Новые бревна и белые полосы мха в щелях. Хорошо хоть, проконопатили на совесть.

И места много.

Посуды никакой не было; своя, из приданого, лежала в укладках, но их еще не сгрузили с саней и не внесли.

Дети так устали, что хотели только спать; Ута и Держана раздели их, уложили на свои же тюфяки, укрыли, и все пятеро тут же заснули.

Держана тоже улеглась, накрывшись шубой, а Ута еще подождала: то сидела, то выходила во двор, где еще суетились кмети и челядь.

Она в Киеве!

Но пока этот город, о котором ей много приходилось слышать, ничем себя не проявил. Новый, просторный, но необжитый дом был неуютнее, чем все те избы, где им приходилось ночевать по дороге.

И что дальше? Здесь ей и жить?

Разумеется, сегодня она сестру не увидит.

Кто же Эльгу пустит ночью на пристань? Надо ждать до завтра.

У молодой вдовы замирало сердце: найдет ли она в Эльге прежнюю любящую сестру, или и та переменилась, как вся ее жизнь?

Улеглись поздно, а наутро Ингвара разбудили еще в темноте.

– Там пришел к тебе самый главный жид хазарский! – сообщил Радята. – Гостята Когенович. Кланяется и просит допустить пред светлы очи. Прям ему невтерпеж. Мне кокурку дал.

– А ты ему сказал, куда пойти? – осведомился Ингвар, едва оторвав голову от свернутого плаща, служившего подушкой.

– Сказал. А он говорит, что совсем не про то дело, а вовсе про другое. И какие-то мешки привез. Полные сани.

– Княже! – раздался женский голос, и в грид заглянула челядинка. – Княгиня Ута спрашивает, можно принять припас, что жид привез? А то у нас на завтрак ничего нет, ни зернышка.

Ингвар шумно выдохнул, вылез из-под кожуха, которым укрывался, и стал впотьмах обуваться.