Они молчали, но и в молчании оба слышали то, о чем не хотели говорить. О чем не могли перестать думать, даже силясь поддерживать беседу о других делах. Эльга подняла на него глаза, и он отвернулся. Его непривычный вид, задумчивый и немного потерянный, трогал сердце. Словно его придавило некое чувство, с которым даже он не вдруг сумеет справиться. Нечто такое, что он не стряхнет с себя с обычной беззастенчивостью, будто гусь воду.

Она так остро ощущала его близость, как будто он и сейчас ее обнимал, хотя его руки были сцеплены между колен. С усилием Эльга направляла свои мысли к сестре и ее новорожденной дочке, но и сейчас ясно чувствовала, как его губы прикасаются к ее колену; живот мягко сжимало и перехватывало горло, и ни одного толкового слова не шло на ум. Именно в этот вечер, когда родился его второй законный ребенок… Ее племянница… Может, ее сглазили и она сошла с ума? Разроняла где-то разум, стыд и честь? Хотя вернее, именно рождение ребенка сестры так растревожило в ней жажду жизни. Что-то внутри толкало доказать, что и она – не верба сухая, она – яблоня сладкая и может плодоносить… Мучительно, невыносимо стало сознание, что у нее всего одно дитя, а муж невесть где и вернется не скоро – это кричала молодая женская сила, влекомая к теплу жизни и равнодушная к людским законам, разделяющим «можно» и «нельзя»…

Не говоря ни слова, Мистина каким-то образом давал ей понять, что готов любить ее – этой готовностью был полон сам окружавший его воздух. И предощущение близкого, так легко доступного наслаждения обожгло Эльгу с такой силой, что она невольно закрыла глаза, будто прячась, и поспешно прогнала несбыточную мысль прочь из головы.

– Приютишь меня здесь на ночь? – небрежно спросил Мистина. – Неохота домой ехать, и там все равно никого нет, одна челядь.

Эльгу обдало жаром: он как будто ее мысли чует! Неохота ему, как же!

– И не стыдно тебе… – ответила она на то, что он на самом деле имел в виду, притом сама смущаясь показать, что поняла его.

– Так не было ж ничего! – Он глянул на нее с явным сожалением.

– Ты полез ко мне под подол! – сердито прошептала она, устыдившись своего молчаливого потворства. – А если бы я тебя не остановила?

– Попробуем заново?

– Мы не должны… – начала Эльга и осеклась: а то он сам не знает!

Мистина лишь глубоко вздохнул, будто пытаясь этим вздохом измерить всю глубину противоречия между его влечением к жене побратима и своей честью, что не допускала такого посягательства на честь Ингвара.

В пору дерзкой юности, лет восемь назад, он сделал ребенка челядинке, с которой обычно спал его отец. Кстати, мальчик получился. Но в шестнадцать лет бурление крови заглушало в нем голос разума и совести, и ведь то была просто челядинка. За полтора года до его женитьбы в Киеве много шума наделало головное дело[22]: боярин Осока ударил ножом жену молодую, а на Мистину кивал как на виновника своего бесчестья. Нехорошо вышло, и бабу было жалко, но старого мужа молодая жена – чужая корысть.