Искали долго, но не нашли.

Ута, на которую никто не обращал внимания, подошла ближе. Тут они заметили ее и примолкли. Она подняла руку, словно отодвигая их, и они действительно отодвинулись.

Она села рядом с телом. Лицо Ингвара с открытым ртом, полным холодной речной воды, было страшно, но сейчас он казался ей красивым. Странно, она ведь всю жизнь знала, что он вовсе не красив…

– Баба! – произнес кто-то за спиной с таким оживлением, которое не обещало ей ничего хорошего. – Это его, что ли, баба или наша?

– Это он полону взял! И дети вон!

– Смотри, бледненькие какие, заморенные…

– Вот ведь волчара!

– Да это воеводская баба! И дитенки вон еёйные!

Звуки голосов доходили до Уты будто издалека и не имели к ней отношения. Она сидела, глядя в мертвое лицо, иногда дотрагивалась до щетинистой скулы Ингвара или до брови, даже до краев рубленой раны на затылке, и это не внушало ей ни ужаса, ни отвращения. Ей нужно было понять, что призошло.

…Она и раньше видела мертвые тела дорогих людей. Остро помнился тот день в далекой юности, когда привезли тело стрыя Вальгарда, погибшего на Нарове. Это была первая большая потеря в семье, и тогда Уте, пятнадцатилетней, казалось, что мир дал сильную трещину. Она помнила, как в тот же год они с Держаной-старшей пытались раздеть и обмыть тело ее мужа, Дивислава, – у нее тогда словно клинок торчал в груди, но она почему-то держалась на ногах. В те дни небо рухнуло и придавило ее обломками. Но Ингвар вытащил ее обратно на поверхность вместе с цепляющимися за мачеху пятью маленькими Дивиславичами.

Два года спустя у нее на руках умерла Держана. В тот же день Ута поняла, что у нее будет еще один ребенок, и когда родилась девочка, иных имен ей и в голову не приходило.

И вот ей уже почти тридцать лет. Она почти как эти гриди, покрытые шрамами с головы до ног. Только ее шрамов не видно: они у нее на сердце. Жизнь потрепала ее не меньше, чем их – вечные сражения.

Теперь же, когда она подошла и села наземь рядом с телом Ингвара, ее охватило чувство растворяющей пустоты. Ингвар был для нее не просто родичем, мужем сестры. Не просто мужчиной, от которого родился ее старший сын. И даже не просто князем. Он был деревом, на котором держалась жизнь всего ее окружения: ее самой, Мистины, Эльги, их детей, дружин и соратников. Он был средоточием всех сил Русской земли, острием ее меча. И вот это острие обломилось. Грозило рухнуть не только ее небо – к концу третьего десятка привыкаешь и уже не воспринимаешь знакомую боль с такой остротой, как в первый раз. Теперь небо грозило рухнуть над всей Русской землей.