Голова пошла по кругу. Ута обхватила Эльгу за плечи, и только тут княгиня осознала, что чуть не упала.

– Он еще может вернуться, – дрожащим голосом сказала Ута. – Пока никто не видел тела, мы не должны думать, что… Надо жерт… надо молиться! Бог поможет.

Надо жертвы… Это единственное слово зацепилось в сознании, как рыбка за сеть. Если Святослав еще может вернуться, нужно принести жертвы, и тогда…

– Эльга! – Мистина подошел ближе, сел на лежанку с другой стороны и взял ее вторую руку. – Послушай меня! Завтра в Киев вернется большая дружина. Семь сотен гридей. Завтра в городе и на полдня пути вокруг не останется ни одной собаки, которая не будет знать, что князь пропал и, может быть, погиб. Люди снова придут к твоим воротам и спросят: что с князем? Надо что-то делать. Прикидываться, будто мы что-то знаем и чего-то ждем. Да, люди тоже будут говорить: он еще может уцелеть, но думать все будут одно – как нам дальше жить, если он не вернется. Нужно завтра не дать разгореться этому пожару и ждать.

– И опять… – прошептала Эльга, сжимая его пальцы, будто тонула, а он мог ее спасти, – опять они скажут, что виновата я и мой греческий бог…

Ута охнула и даже выпустила ее руку: это ей не приходило в голову.

– Пес твою мать! – Для Мистины эта мысль тоже оказалась нова.

Захваченные тревогой за сестру-княгиню и племянника-князя, о греческом боге они не подумали. Необходимость с ним считаться еще не вошла в их привычки. А вот о необходимости считаться с городом Киевом Мистина не забывал и во сне.

– Может… – заикнулась Ута: она подумала, не скрыться ли сестре опять в Вышгород, как в тот раз.

Но не стала продолжать: этот выход даже ей, женщине стойкой, но не боевитой, показался недостойным. Для нее, может быть, он и подходил. Но не для ее сестры-княгини, которая никогда не стала бы тем, чем стала, если бы в трудный час выбирала бегство.

– Надо сказать… и показать всем, что я верю… – хрипло произнесла Эльга. Скрябка поднесла ей воды в серебряной чаше, и она жадно глотнула. – Верю, что он жив и вернется. Будто я знаю, где он…

Но как? Она прижала пальцы к закрытым глазам, будто желая отгородиться от света и увидеть подсказку во внутренней тьме. Она ведь верит. Правда верит, что сын вернется. Гибель близкого человека трудно принять, даже когда видишь тело. А когда тела не видишь, то душа на первых порах сама собой продолжает жить, будто ничего не случилось.

И нужно много времени пустоты, чтобы в нее постепенно, капля за каплей, проникло осознание: он больше не придет. Пока однажды эти капли не сольются в уверенность: его больше нет.