Как только Спартак, печальный и задумчивый, вернулся из поездки по окрестностям Аскула, он удалился в свою палатку и приказал одному из контуберналов позвать к нему Эномая.

Контубернал отправился выполнить приказание вождя, а Спартак, оставшись один, погрузился в свои думы. Контубернал очень скоро вернулся и доложил:

– Я встретил Эномая, он сам шел к тебе. Да вот он уже тут.

И контубернал отошел в сторону, чтобы пропустить Эномая. Тот, насупившись, подошел к Спартаку.

– Привет тебе, верховный вождь гладиаторов, – начал он. – Мне надо поговорить с тобой и…

– И я хотел поговорить с тобой, – прервал его Спартак, поднявшись со скамьи, и сделал знак контуберналу, чтобы тот удалился. Затем, обратившись к Эномаю, он сказал мягко и ласково: – Привет тебе! Добро пожаловать, брат мой Эномай, говори, что ты хотел сказать мне.

– Я хотел… – произнес с угрозой в голосе и с презрительным видом германец, все же опустив перед Спартаком глаза. – Я устал, и мне надоело быть игрушкой… твоих прихотей… Если быть рабом… то я предпочитаю быть в рабстве у римлян… я хочу воевать, а не прислуживать тебе…

– Ах, клянусь молниями Юпитера, – воскликнул Спартак, горестно всплеснув руками, и с сожалением поглядел на германца, – не иначе, как ты сошел с ума, Эномай, и…

– Клянусь чудесными косами Фреи, – прервал его германец и, подняв голову, посмотрел на Спартака своими маленькими сверкающими глазами, – я пока еще в своем уме!

– Да помогут тебе боги! О каких таких прихотях ты говоришь? Когда это я пытался тебя или кого другого из наших товарищей по несчастью и по оружию превратить в игрушку?

– Я этого не говорю… и не знаю, ты ли… – в замешательстве ответил Эномай, вновь опустив глаза. – Не знаю, ты ли… но только знаю, что, в конце концов, я тоже человек…

– Разумеется! Честный, мужественный и храбрый человек! Таким ты был всегда и таким можешь быть и в будущем, – сказал Спартак, устремив зоркий взгляд на Эномая, как бы желая прочесть самые сокровенные его мысли. – Но какое отношение имеет все сказанное тобой к тому, о чем ты хотел поговорить со мной? Когда же это я ставил под сомнение твой авторитет в нашем лагере? Как могла прийти тебе в голову мысль, что я не то что презираю тебя, но хотя бы не отдаю тебе должного? Ведь твоя храбрость, твоя смелость внушают уважение каждому, кто тебя хоть сколько-нибудь знает! Как же ты мог так подумать обо мне? Откуда у тебя такие подозрения? Какая причина вызвала твое непонятное, необъяснимое отношение ко мне? Чем я обидел тебя?.. В чем я провинился перед тобой лично или перед нашим общим делом, которое я взялся осуществить и которому безраздельно посвятил всю свою жизнь?