— Именно так, монсеньор. Они сообщают, что он отказывается от пищи.

— Мой отец отказывается от пищи?!! — Комната огласилась оглушительным смехом Людовика. — Твои осведомители безумны!

— Отнюдь, монсеньор, но они намекают на некоторые признаки безумия у короля. Даже мои люди не могут угадать причину этой болезни, вернее сказать, этой величайшей Божией тайны.

Цирюльник, казалось, изо всех сил старался убедить своего господина в том, что событиями управляет Божественное Провидение без малейшего участия смертных.

— Я успел заметить, что благочестие просыпается в тебе, только когда ты чего-нибудь боишься. Что страшит тебя на этот раз?

— Монсеньор, ходят слухи, что это вы медленно убиваете его каким-то ядом. Король Карл сам так считает.

— Не без твоей подсказки, конечно.

— Кто-то подсказал ему, монсеньор, и я вполне мог оказаться этим кем-то.

Людовик погрузился в раздумья и наконец произнёс, взвешивая каждое слово:

— Если бы я был совершенно уверен, — то есть если бы я получил — неважно откуда — неопровержимые доказательства того, что ты стараешься приблизить смертный час моего отца, мне следовало бы просто тщательно отобрать эти доказательства и передать их французскому послу вместе с тобой. Если же, что скорее всего, у меня не будет доказательств, однако же я всё равно буду в этом уверен, я сам расправлюсь с тобой. Я не люблю цареубийц. Но, поскольку я пока в этом не уверен, ты можешь продолжать бритьё. И, кстати, проследи за тем, чтобы мне поставили заплату на старый камзол, и не позволяй бургундским портным водить себя за нос.

Оливье сам поставил заплату на камзол. Портной, к которому он обратился, запросил втридорога, очевидно, чтобы закрепить то состояние восторга, что охватило его при известии о том, что сам дофин оказывает ему честь. Вернувшись из лавки портного, цирюльник обнаружил нехватку небольшого куска материи и, чтобы Людовик не обвинил его в краже, объявил ему, что лоскут на заплату стоил десять су. Хозяин отсчитал ему ровно десять монет, и Оливье отправил их в задний карман.

— Отличный портной, Оливье.

— Самый лучший, монсеньор.

— И не мошенник.

— Он заслуживает доверия, монсеньор.

— Впредь отсылай все заказы только ему.

По лицу Оливье скользнула лёгкая тень. Итак, цирюльнику-пекарю-груму придётся заняться ещё и шитьём. «Да, монсеньор. Он сочтёт это за честь».