— Боже мой, хватит, этого больше чем достаточно.

— Вряд ли он сможет теперь есть, даже если захочет.

— Мне в самом деле очень горько это слышать. Я никому не желаю мучений, даже собаке.

— Я не думаю, что он мучается, монсеньор. Когда разум тебя покидает, ты не ощущаешь боли.

— Да, в таком положении это, наверное, к лучшему, — Людовик подумал, что безумие — это старинное проклятие рода Валуа — вновь вышло наружу в эти последние дни его отца. Быть может, и ему уготована та же участь?

Впрочем, у него была ещё одна причина для страха.

Всё это время его жизнь в Бургундии текла мирно и безмятежно. Дофина любила его, без неистовости Маргариты, но преданно и верно. Она вся дышала молодостью, и рядом с ней он тоже чувствовал себя молодым. Она ложилась на закате и не сочиняла стихов. Она подарила ему наследника. Наступит день, и у них родится ещё один. Воистину Господь благословил его в савойской принцессе. К тому же она была разумна и бескорыстна — она вернула ему изумруд, стоило ему только как бы мимоходом заметить, что он слишком велик для её тонкой нежной ручки, и была вполне довольна небольшим бриллиантом, который он ей подарил взамен. Да, в Бургундии многие былые сомнения и страхи развеялись, обратились в прах. Всё вокруг казалось радужным и светлым, пока он оставался гостем герцога Филиппа Доброго.

Кроме всего прочего, здесь он находился в полной безопасности. Между ним самим и его врагами каменной стеной выросла огромная мощь и международный авторитет Бургундского герцогства, и он сам уже забыл о тех временах, когда постоянная тревога ночи напролёт не давала ему сомкнуть глаз, и он ходил взад и вперёд по комнате, мечтая окружить себя неприступным кольцом природных рубежей. Людовик даже привык смотреть на вещи, как бургундец.

Теперь же его положение снова круто менялось, и с ним менялся его образ мыслей. Отныне могущество Бургундии становилось не благом, а угрозой. Отец его вскоре отойдёт в мир иной. Правда, герцог Филипп миролюбив, но он стар. Граф же Карл молод и враждебно настроен. Он горд, безрассуден и совершенно непредсказуем.

Людовик начинал думать о границах Франции. От Бургундии Францию отделял лишь один-единственный рубеж — река Сомма, испокон веков защищавшая Париж от нападений с севера. Но теперь Сомма находилась в руках бургундцев. Франции необходимо было вернуть Сомму.

При каждой встрече с Филиппом, — а Людовик теперь прилагал все усилия, чтобы эти встречи стали более частыми, — он как бы невзначай заводил приятный общий разговор о маленьких городках, что стоят на Сомме — о Руайе, Мондидье, Перонне. Он восхищался их необычной красотой, мирным идиллическим укладом их жизни, вспоминал о древней славе этих мест и с горечью говорил о их нынешнем запустении.