В магазине Эллисон взяла для Иды картонную коробку, чтоб той было куда поставить рассаду и она бы не поломалась в дороге. Все свои деньги – тридцать два доллара, которые остались у нее еще с Рождества – Эллисон потратила на подарки, купив Иде все, что, по ее мнению, ей могло бы пригодиться: консервированного лосося и крекеры, которыми Ида любила обедать, кленовый сироп, чулки, кусок дорогого английского лавандового мыла, тетрадку марок, симпатичную красную зубную щетку, полосатую зубную пасту и даже большой пузырек мультивитаминов.

Эллисон притащила все покупки домой, и весь вечер просидела на крыльце, заворачивая жестянки и пластмассовые баночки с рассадой в аккуратные кулечки из мокрых газет. На чердаке нашлась миленькая красная коробка, в которой лежали елочные гирлянды. Эллисон вытряхнула гирлянды на пол, а коробку забрала с собой и как раз перекладывала в нее подарки, когда в коридоре раздались шаги матери (легкая, беззаботная поступь) и та заглянула в спальню.

– Скучновато без Гарриет, правда? – весело спросила она. Лицо у нее лоснилось от кольдкрема. – Хочешь, пойдем ко мне, телевизор посмотрим?

Эллисон помотала головой. Ей стало не по себе: на мать это совсем не похоже – расхаживать по дому после десяти вечера, чем-то интересоваться, куда-то звать.

– А что ты делаешь? Пойдем, лучше со мной телевизор посмотришь, – повторила мать, потому что Эллисон молчала.

– Ладно, – сказала Эллисон.

Она встала с кровати.

Мать глядела на нее как-то странно. Эллисон сделалось мучительно неловко, она отвела взгляд. Иногда, особенно если они с матерью оставались вдвоем, она остро чувствовала, как разочарована мать тем, что Эллисон – это Эллисон, а не Робин. С чувством этим мать ничего не могла поделать и, по правде сказать, довольно трогательно пыталась его скрыть, но Эллисон понимала, что она всем своим существованием напоминает матери о том, чего та лишилась, и потому, чтобы не ранить лишний раз ее чувства, Эллисон изо всех сил старалась пореже попадаться ей на глаза, вести себя тихонько, быть незаметной. Нелегко им теперь придется – без Иды и Гарриет.

– Тебя никто не заставляет смотреть телевизор, – наконец сказала мать. – Я просто подумала, вдруг тебе захочется.

Эллисон почувствовала, как у нее запылали щеки. Она не могла взглянуть матери в глаза. Все цвета в спальне – и коробка тоже – вдруг стали нестерпимо яркими, кислотными.

Мать ушла, Эллисон завернула все подарки и сунула остатки денег в конверт, где уже лежали тетрадка марок, ее школьная фотография и листок плотной писчей бумаги, на которой она аккуратными печатными буквами записала их адрес. Коробку она обвязала зеленой мишурой.