Каждый мужчина являлся в ее жизнь незваным гостем, и каждый в итоге ее бросил.

Может, именно поэтому ее охватила такая дикая, неукротимая злость на Рахима? Потому что он был последним из череды таких мужчин? Последним, кто оставил ее.

Остался только Джамир. Неграмотный, необразованный, но при этом неглупый. Он любил ее не за ум, а за душу.

Догадывался ли он, чего она стыдилась? Понимал ли он, что, несмотря на предательство и количество прожитых лет, Хонуфа продолжала любить Сираджа? Она никак не могла избавиться от этого чувства, казавшегося ей неизлечимой болезнью. Может, Джамир решил, что письмо от Сираджа? Не оттого ли муж в последнее время мрачнее тучи и ведет себя так отстраненно?

Джамир, сердце мое. Моя любовь к тебе шире и глубже десяти океанов.

О чем муж твердил все эти годы? О том, что ее гордыня когда-нибудь их всех погубит. В таких случаях Хонуфа лишь насмехалась над ним. Получается, зря, ведь в конечном итоге он оказался прав. Зачем она сегодня отправилась в храм Кали? Да, она это сделала потому, что за долгие годы ее вера в Аллаха ослабла, но лишь отчасти. Может, отчасти она поступила так, потому что в глубине души надеялась припоздниться, чтобы Рина, а не она повела ее сына в дом заминдара? В этом случае ей бы не пришлось смотреть в глаза человеку, с которым, повинуясь собственной блажи, она порвала много лет назад. Неужели именно эта причина стояла за ее поступком? Впрочем, хочет ли она отвечать на этот вопрос, который ее пугает куда сильнее бури? Сумеет ли она выдержать голую, неприкрытую правду?

* * *

С приходом шторма время словно неведомым образом ускоряется, придавая объектам тот вид, который они неизбежно с течением лет приобрели бы: от домов остаются лишь обломанные у основания бамбуковые жерди остовов, лодки превращаются в щепу, рисовые поля покрыты соленой водой, высокие деревья лежат на земле.

Под Хонуфой начинают проплывать трупы – жуткая череда изломанных до неузнаваемости тел. Кончики ее волос скользят по чьему-то распухшему лицу, закрывая его, словно черным саваном.

Хонуфа настолько вымотана, что не обращает внимания на плеск воды, знаменующий приближение человека. К ней кто-то идет – сперва медленно, а потом, узнав ее, припускает бегом. Она не чувствует сильных пальцев, уверенно и привычно распутывающих узлы веревки, опутывающей ее ноги. Она открывает глаза, только когда ее нежно подхватывают руки – те руки, что обнимали каждую ночь на протяжении последних восемнадцати лет.