– Что-то случилось?

– Просто еще осталось столько дел…

– Слушай, тут у нас выборы председателя совета поселка намечаются, – говорит Сунил. – Нынешний председатель уже сказал, что участвовать не будет, – он метит в парламент.

– И зачем ты мне это рассказываешь?

– Тебе надо баллотироваться.

– Я и так уже делаю всё, что могу.

Сунил качает головой:

– Пойми, Шар, нам нужны хорошие, толковые люди. Впереди серьезные проблемы. Бирманцы устраивают погромы рохинджа[33], те бегут к нам через границу, а наше правительство гонит их назад, мол, к чему нам эти беженцы, у нас у самих забот хватает. Вот они и мотаются туда-сюда неприкаянные, или прозябают в лагерях. У нас тоже неспокойно. Индуисты боятся боевиков-исламистов и бегут от них в Индию, совсем как во время войны. И на фоне всего этого в заливе становится всё меньше рыбы. Холмы срывают, чтобы строить на их месте дома. Эти проблемы не решишь школами и туалетами, хотя за то и другое тебе большое спасибо.

Он останавливается и кладет руку на плечо Шахрияру.

– Если тебя изберут главой совета поселка, станешь моим непосредственным подчиненным. Напрямую будешь докладывать мне. У тебя появятся и средства, и полномочия, чтобы действительно всё здесь изменить. Полгода назад, когда ты вошёл ко мне в кабинет, я понятия не имел, что ты за человек. Сейчас мне это известно. Народ ориентируется на тебя. Ты можешь сделать жизнь людей счастливее – как когда-то Рахим и Захира Чоудхори.

– Но сейчас я куда более свободен в выборе дальнейших действий. Если я стану председателем, у меня будут связаны руки.

– Ты погоди переживать, ты им пока не стал. Хотя, если начистоту, мне кажется, ты беспокоишься, что свяжешь себя не только по рукам, а и по ногам. Что, став председателем, ты не сможешь отсюда уехать.

– Ты сомневаешься в моей преданности односельчанам?

– Скорее я уважаю твою преданность дочери. Я же понимаю, ты хочешь увидеться с ней.

– Хочу, – кивает Шахрияр.

– Она навсегда будет твоей деточкой, а ты – ее отцом. Твоя любовь к ней никуда не денется, она с тобой, покуда ты жив. Я не слепой, я это вижу. Ты прямо изнутри светом лучишься, словно лампочка. И неважно, сколько лет пройдет – десять, двадцать, – всё останется по-прежнему. А чувства людей, что живут здесь, совсем иного рода. Если уедешь, то может оказаться, что путь назад закрыт навсегда.

Шахрияр смотрит себе под ноги. У сирот есть одна привилегия – с течением лет боль утраты притупляется и становится относительно терпимой. Он этой привилегии был лишен.

Впрочем, возможно, есть и другие варианты?