Дворец Вечной Добродетели был самой величественной постройкой в императорском гареме. В нем было три этажа, а несколько десятков ярко-желтых колонн из цельного дерева, каждая высотой в один чжан[95], подпирали выступы внушительной крыши.

Перед входом во дворец не стояло ничего, кроме пары больших медных львов, торжественно охранявших ворота. Большие красные фонари висели по обе стороны от ярко-красных ворот, а прямо над ними висела черная табличка из лаврового дерева с вырезанным на ней названием дворца. Иероглифы были выведены в стиле кайшу, а покрывавшая их позолота придавала им торжественности. Дворец был не похож на жилище императорских жен и напоминал скорее частный дом богатой семьи.

– Не могли бы вы доложить, что госпожа Мужун из Башни Радостных Голосов желает выразить свое почтение императрице-матери? – Яшуан незаметно сунула что-то в руку пожилому дворцовому евнуху, стоявшему у двери.

Лицо старшего евнуха расплылось в улыбке, и он быстро побежал докладывать.

– Ты, пигалица, и правда разбираешься в дворцовых правилах. Жаль, что кожа у тебя темновата, а так был бы из тебя толк! – Амань ущипнула ее за щеку, не стесняясь в выражениях, но на самом деле восхваляя находчивость Яшуан.

– Ну и ну, сестрица Амань меня тут бьет, а госпоже Мужун хоть бы хны? – Яшуан была довольна и такой похвалой – она кокетливо улыбнулась, обнажив белоснежные зубы.

Мужун Цзялянь улыбнулась в ответ, но промолчала – где уж там ей было найти время, чтобы разбираться в перебранках этих девушек? Ее голова была занята мыслями о встрече с императрицей-матерью.

– Супруга Мужун, императрица-мать просит вас войти. – Вернувшись, старик с желтым безбородым лицом расплылся в улыбке и преклонил одно колено перед Мужун Цзялянь.

– Спасибо вам, – Яшуан и Амань мгновенно прекратили галдеж и повели хозяйку во Дворец Вечной Добродетели.

Внутри царила мертвая тишина, двор был пуст: в нем не было ни цветов, ни деревьев, ни даже травы. Ровные мраморные плиты были настолько гладкими, что в них отражались силуэты людей. Мужун Цзялянь не могла допустить ни одной промашки, а потому не смотрела по сторонам. Она осторожно двигалась вперед маленькими шагами, опустив лицо.

Дойдя до высокого порога, она подняла голову. Впереди, на резном стуле из сандалового дерева, устроилась императрица-мать. У нее был изнуренный вид, морщинистое лицо походило на сушеный грецкий орех, на котором выделялась лишь пара янтарных кошачьих глаз. Густая пудра на ее лице была нанесена неравномерно, обнажая вены, напоминающие увядшие лозы. Увидь Мужун Цзялянь эту картину не при ярком дневном свете, а в темноте, она пришла бы в ужас.