— Двадцать один.

Я не мог слова вымолвить. Он меня потряс, смутил, внушил отвращение… и заставил жестоко завидовать.

— С одной женщиной?

— Нет, с разными. Считая стажерку, их было двадцать две. — Он улыбался, небрежно опираясь рукой о стену.

— Будь любезен, не ходи больше к этой медсестре.

— Почему? Сам туда проложишь дорогу?

Я чувствовал, что не могу ему приказать, с чего бы ему меня слушаться. Ведь у него уже есть определенный опыт, а у меня — нет.

На меня навалилось какое-то безразличие.

— Не бери в голову. Только окажи услугу, скажи ей в следующий раз, кто ты. И когда сделаешь дело, то не убегай сразу, пошепчи ей на ушко ласковые слова. Скажи, какая она красивая…

— Красивая? Зачем это?

— Ладно, проехали.

— Мэрион, все женщины красивы.

В словах Шивы не было ни капли сарказма. Он пребывал в превосходном настроении, не злился на меня, даже не думал смущаться. А я-то воображал, что хорошо знаю брата. Оказалось, мне знакома только внешняя сторона, обряды. Он обожал «Анатомию» Грея, всюду таскал книгу с собой, захватал руками обложку. Когда Гхош вручил ему новое издание Грея, брат обиделся, словно тот принес ему щенка бродячей собаки на замену Кучулу, доживавшей свои последние дни. Что скрывалось за обрядами Шивы, какая логика ими двигала, мне было неведомо. Для Шивы женщины, точно, были прекрасны — я заметил это еще в наше первое присутствие при повороте плода на головку. Он не пропустил ни одной процедуры и так пристал к Хеме, что та плюнула и научила его поворачивать ребеночка. В его интересе к акушерству и гинекологии не было ничего похотливого. Если на день процедуры выпадал праздник или Хема отменяла ее по какой-то другой причине, Шива все равно появлялся и сидел перед закрытой дверью на ступеньках. Когда я попросил нежно обращаться со стажеркой, Шива мог бы возразить, мол, я и так дал девушке все, что она хотела, а ты только комедию ломал. Но я берег себя для единственной женщины. Хранить чистоту так трудно и потому благородно. Это должно произвести на Генет впечатление, разве нет?

В ту солнечную субботу три года назад, когда Генет вернулась с каникул из Асмары, мне стало ясно, что она почти созрела. У нее тогда все удлинилось: ноги, пальцы, даже ресницы. Глаза сделались томные и миндалевидные.

Если верить «Учебнику педиатрии» Нельсона, рост молочных желез и появление волос на лобке — первые признаки полового созревания у девочек. Странно, что Нельсон не обратил внимания на проявление, которое я заметил прежде всего, — на пьянящий, зрелый аромат, подобный пению Сирены. Когда она душилась, два запаха смешивались, сплетались и кружили мне голову. Хотелось сорвать с нее одежду и напиться из источника.