— Продались, суки, — сказал человек с разбитым лицом. — На своих с ружьями, вот, значит, как повернулось?

И хотя обвинение это звучало вполне справедливо, предстоящий разговор все-таки был важнее — дверь-то открылась, хотя могла и не открываться, и даже в задних рядах ощущалось, что воздух за нею другой. Настоящий и сладкий, как если бы ночью распахнулось окно в прокуренной комнате. Так что на грубого человека зашикали сразу со всех сторон, и он, помедлив, неохотно спрыгнул-таки с капота.

Однако невидимая чиновница этим не удовлетворилась.

— А теперь, — сказала она, — я попрошу всех отойти на десять шагов назад. Для вашей безопасности.

Сделать ровно десять шагов получилось не у всех, но передние ряды, потолкавшись, отступили как смогли, и пространство у Майбаха опустело — правда, не до конца. Там еще оставались трое: представительный батюшка с крестом, пухлый и довольно чумазый мальчик в инвалидной коляске и его круглолицая мамочка, которые чиновницу не послушались. Причем батюшка занят был тем, что промакивал лоб и щеки клетчатым платком и то ли вовсе приказа не слышал, то ли просто не полагал, что обязан ему последовать. Вид у батюшки был рассеянный. Зато мамочка, напротив, выглядела на редкость воинственно и с места не двигалась нарочно. Глаза у нее сверкали.

— На десять шагов! — лязгнуло из-за двери.

— А вы что, нас боитесь, что ли? — спросила мамочка, сжала ручки инвалидной коляски и нацелила ее прямо на вход, словно это был пулемет.

— Для вашей! Безопасности! — повторила дверь. — Раз!

— Ой, ну отойдите вы уже, господи! — вскричала хозяйка Лендровера.

— Два! Три!

На счете «четыре» из толпы выскочила румяная женщина из УАЗа Патриот, приобняла рассеянного батюшку за талию и повела, а скорей, потянула прочь от сердитой двери, как уводят детей от края платформы. Батюшка, надо сказать, не разгневался и пошел даже с некоторым облегчением. А вот мальчик в коляске, до того вполне безмятежный, засмеялся вдруг и с размаху ударил себя по губам, по носу и опять по губам, а затем поймал свою руку зубами и укусил. Сильно, как чужую.

— Господи, — сказала хозяйка Лендровера другим голосом.

Счет из-за двери прекратился, стало очень тихо. Мальчик смеялся — громко, невесело, как хохочущая игрушка, и зубов не разжимал. Вот теперь уже все заметили, что и щеки, и подбородок, даже пальцы у него не чумазые, а странно лиловые, словно он только что пил чернила.

— Ложку вставить! — предложил кто-то. — Откусит же сейчас...

Женщина из УАЗа отпустила батюшку и кинулась было назад.

— Я сама, не надо! — сказала круглолицая мамочка и развернула коляску. — Отойдите! Пожалуйста, отойдите все, дайте место! И не надо смотреть! Не смотрите никто на него!