Толпа еще потеснилась, освобождая дорогу, а затем сомкнулась снова, проглотив мамочку и сына, и возле двери со сладким воздухом осталась только длинная черная машина с зеркальными окнами, наполовину перегородившая вход. И тем, кто присутствовал при захвате автобуса (с обеих причем сторон), машина эта неприятно напомнила водяную баррикаду, про которую вспоминать не хотелось. А остальных расстроила сцена с мальчиком, который до сих пор смеялся где-то в задних рядах механическим кукольным смехом, и особенно — капитуляция воинственной мамочки, за которой вообще-то следили с надеждой и тайной радостью, как следят за теми, кто первый устраивает скандал. Но дверь победила, и мамочка тоже выбыла из игры, как выбыл до нее крикун, плясавший на Майбахе, а заодно увяли вдруг и вся радость, надежда и нетерпение. Тем более что дверь теперь замолчала, как если бы ждала извинений.

Наконец после театральной и, без сомнения, намеренной паузы девять ополченцев ручейком вытекли наружу из тамбура, как актеры из-за кулис, и выстроились по обе стороны от входа. Дробовики они держали одинаково — стволами вверх и, если бы не растянутые майки и небритые лица, походили бы на почетный караул, готовый дать похоронный залп. Но мятая одежда и лица сильно портили впечатление, и всё скорее напоминало видео в интернете, в котором выведут сейчас заложника с мешком на голове и усадят на стул. Только вместо заложника появился знакомый уже коротышка в пиджачной паре и самой последней — рослая чиновница в синем костюме. Пятьсот раскаявшихся уже, измученных автовладельцев одновременно затаили дыхание, однако при первом же взгляде на женщину в синем и радость, и нетерпение растаяли окончательно. Вышла она с очевидной неохотой, встала как-то небрежно, боком и собрание оглядела скучно, как очередь к участковому в поликлинике.

— Ситуацию вам наверняка уже описали, — сказала женщина из Майбаха, — так что на это мы время тратить не будем.

Целые сутки со вчерашнего вечера, бесконечные долгие сутки она работала именно на этот момент. Соединяла расползающиеся нитки, ловила петли, устраняла препятствия, и ведь все получилось, свелось-таки в нужную точку. А думать почему-то могла только о ночном питерском поезде, белых крахмальных подушках и как мимо летит мокрый лес, но даже это больше не помогало. Ноги под брюками у нее горели, во рту было кисло, и очень болела голова.

— Значит, я буду сейчас называть фамилии, — сказала она и достала блокнот. — Подходим по одному, спокойно, только те, кого я назвала. Встаем здесь справа.