Однажды вечером Бойди оповестил компанию, что вроде бы один рыцарь из Монферрато берет Ноев топор, но только с гарантией, что вещь настоящая. – Понятно, – отозвался Баудолино. – Пойдем к Ною, возьмем расписку.

– А Ной что, умел писать? – поинтересовался Борон.

– Ной только умел нализываться в доску, – ответил Бойди. – Видать, был совсем готов, когда нагружал свой ковчег, нагнал туда комаров без счета, а единорогов забыл пригласить, поэтому их теперь не видно на свете…

– Да видно их, еще как видно, – пробормотал Баудолино, у которого вдруг начисто испортилось настроение.

Певере заявил, что в одном путешествии его учили рисовать иудейские каракули и он может ножиком выцарапать на топоре что-нибудь. – Ведь Ной же иудей, неужто нет? – Иудей, иудей, подтвердили товарищи… Бедолага Соломон, хорошо он не слышит этого, как бы ему привелось страдать. Но Бойди все-таки пристроил этот топор.

Иногда покупатели редели, это когда город приходил в брожение, пилигримов внезапно созывали в лагеря, объявлялась тревога. Например, вдруг распространились слухи, что Мурцуфл нацелился атаковать Филею, город, что был недалеко на морском берегу, и пилигримы сплотили ряды и ему ответили, и из этого вышла битва, или скорее потасовка, в общем, Мурцуфла отлупили и отобрали у него гонфалон с образом Пресвятой Девы, который у его армии был вместо палладиума. Мурцуфл вернулся в Константинополь, но не стал признаваться своим, чтоб не иметь нестерпимого срама. Латиняне узнали, что он всех обманывает, и вскоре поутру пустили мимо стен города свою галею, установив на ней тот гонфалон, сопровождая проезд глумливыми жестами, то показывая кукиши, то стукая левой ладонью по сгибу правого локтя. Мурцуфл здорово обделался, и ромеи распевали о нем на улицах куплеты.

Пока склепаешь путную реликвию, пока найдешь годящего клиента, так слово за слово январь нечувствительно перешел в март, тем временем подбородки святого Эобана и бедра святой Кунигунды позволили им не только расплатиться с генуэзцами, но и самим зажить припеваючи.

– Вот тебе причина, сударь Никита, откуда взялось в твоем городе на недавних днях так много двойных мощей, и уж теперь одному Богу ведомо, которые из них неподдельные. Но ты попробуй стань и на нашу доску: хотели жить, приходилось поворачиваться между латинянами, готовыми разбойничать, и твоими родными greculi, то есть, извини, твоими родными римлянами, готовыми латинян обжуливать. Так что, по существу, мы обжуливали жулье.

– Ну ладно, – миролюбиво изрек Никита. – Надеюсь, этими частицами навеются святые помышления твоим обварварившимся латинянам в их суеварварских церквах. Святится помышление, святятся мощи. Преизобильны Божий пути.