– Слава богу… – шумно выдыхаю я.

– Ой, Генри скоро вернется. – Она поправляет сумочку на плече. На лице вновь сияет искусственная улыбка.

Лу-Анн направляется к выходу, но в дверях оборачивается:

– И еще кое-что. В январе на выборах президента Лиги Хилли Холбрук не получит мой голос. И, коли на то пошло, вообще никогда.

И с этими словами выходит. Колокольчик деликатно звякает вслед.

За окном мелкий дождик – сверкающие автомобили подернуты туманной дымкой, тротуар поблескивает лужицами. Провожая взглядом Лу-Анн, я думаю: «Как мало все же мы знаем друг о друге». Возможно, я смогла бы хоть немного облегчить ее жизнь, если бы попыталась. Если бы была с ней чуть приветливее. Разве не в этом основная идея нашей книги? Чтобы женщины поняли: мы просто два человека. Не столь многое нас разделяет. Между нами не такая уж большая разница. Совсем не такая значительная, как мне представлялось.

А вот Лу-Анн, она поняла это даже прежде, чем прочитала книгу. А нечто важное упустила именно я.

Вечером я четыре раза звоню Эйбилин, но линия занята. Я сижу в кладовке, уставившись на банки с консервированным инжиром, приготовленные Константайн еще в те времена, когда смоковница не погибла. Эйбилин рассказывала, что прислуга бесконечно обсуждает и книгу, и все, что происходит в городе в связи с ней. Каждый вечер человек шесть-семь звонят ей.

Сегодня среда. Завтра выходит колонка Мисс Мирны, которую я написала шесть недель назад. И у меня в запасе еще десятка два заметок, потому что больше мне совершенно нечем заняться. И думать больше не о чем, только волноваться и переживать.

Иногда я от скуки размышляю. Как сложилась бы жизнь, не напиши я этой книги. В понедельник, наверное, играла бы в бридж. Завтра вечером отправилась бы на собрание Лиги, занялась бы бюллетенем. Вечером в пятницу Стюарт пригласил бы меня на ужин, мы засиделись бы допоздна, и, играя в теннис в субботу, я чувствовала бы себя немного не в форме. Но и удовлетворенной. Удовлетворенной и… не в ладу со своей совестью.

Потому что Хилли назвала свою прислугу воровкой, а мне пришлось бы молча сидеть и слушать это. Элизабет с раздражением дергала бы своего ребенка за руку, а я отворачивалась, делая вид, что не замечаю. Я была бы помолвлена со Стюартом и не носила бы коротких платьев – только короткую стрижку, и не решалась бы на рискованные поступки вроде книги о цветной прислуге, боясь его неодобрения. Но поскольку я не собираюсь лгать и пытаться убедить себя, что мне удастся изменить таких людей, как Хилли или Элизабет, сейчас мне хотя бы не приходится больше делать вид, будто я с ними согласна.