– Иэн?

– Он сделал это для вас, – отвечает Джоан спокойно. – Для вас он сделает что угодно.

На свидетельском месте мне ужасно некомфортно: со всех сторон ограждение, говорить нужно в микрофон, стул такой неудобный, что приходится сидеть как будто кол проглотила и глядеть прямо на зрителей. Сердце бьется в груди, как светлячок в банке, и я вдруг понимаю, почему рассмотрение дела в суде называется разбирательством: сейчас меня разберут по косточкам.

– Представьтесь, пожалуйста, для протокола, – говорит Джоан, цокая каблучками по паркету.

Я подтягиваю к себе лебединую шею микрофона:

– Мэрайя Уайт.

– Кем вы приходитесь Вере Уайт?

– Матерью, – отвечаю я, и это слово протекает внутрь меня, как бальзам.

– Как вы сегодня себя чувствуете, Мэрайя?

– Замечательно, – улыбаюсь я.

– Почему?

– Потому что мою дочь выписали из больницы.

– Насколько я понимаю, в выходные она была очень больна?

Естественно, Джоан знает, насколько Вера была больна: сама ее несколько раз видела. Эта нудная игра по нотам кажется мне смешной. К чему вообще все эти формальности, эти теории и гипотезы, если я могу просто подхватить Веру на руки и убежать с ней?

– Да, – говорю я. – У нее дважды останавливалось сердце. Она была в коме.

– Но сейчас она уже не в больнице?

– Ее отпустили в воскресенье после обеда, с ней все в порядке.

Я смотрю на Веру и, хотя это против правил, подмигиваю ей.