– Мистер Мец считает, будто у вас делегированный синдром Мюнхгаузена. Вы понимаете, что это означает?

Я с трудом сглатываю:

– Что я наношу раны Вере. Заставляю ее болеть.

– Вам известно, Мэрайя, что два эксперта, присутствующие в этом зале, заявили, что лучший способ диагностировать делегированный синдром Мюнхгаузена – это разлучить мать с ребенком и понаблюдать за состоянием его здоровья?

– Да.

– У вас была возможность видеться с Верой в минувшие выходные?

– Нет. Судебное постановление запрещало мне контактировать с ней.

– А что происходило с Верой с четверга по воскресенье?

– Ей становилось все хуже и хуже. В субботу около полуночи врачи сказали, что она может не выжить.

– Откуда вы об этом знаете, если вас в больнице не было? – хмурится Джоан.

– Мне сообщили по телефону. Сначала позвонила моя мать, потом Кензи ван дер Ховен. Они обе подолгу сидели у постели Веры.

– Итак, с вечера четверга до утра воскресенья состояние вашей дочери ухудшалось. Она впала в кому и едва не умерла. Но теперь девочка здорова и находится здесь, в зале. Мэрайя, где вы были в воскресенье с двух часов ночи до четырех часов пополудни?

Я смотрю строго на Джоан, как она мне велела:

– Я была в больнице, с Верой.

– Протестую! – Мец вскакивает и тычет в мою сторону пальцем. – Это неуважение к суду!

– Подойдите.

По идее, я не должна слышать, что адвокаты говорят друг другу, но от избытка эмоций они почти кричат.

– Она вопиющим образом нарушила судебное постановление! – возмущается Мец. – Я требую, чтобы по этому поводу сегодня же было проведено отдельное слушание!

– Господи, Малкольм! У нее же ребенок лежал при смерти! – возражает Джоан и поворачивается к судье. – Однако Мэрайя вернулась, и девочка выздоровела! Ваша честь, это подтверждает мою теорию.

Ротботтэм смотрит на меня: