– Да, я их получала. Просто была очень занята…

– С этим парнем.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.

– Милая моя, любой, у кого есть хоть пара извилин в голове, побывав на похоронах и поминках, не мог этого не заметить. У меня есть к тебе только один вопрос о нем. – Мэри поднимает глаза. – Он женат?

– Нет.

– Тогда он мне уже нравится. – Она стягивает с рук садовые перчатки и кладет их на край ведра, куда бросает сорняки для компоста. – Так, где же пожар?

– Мне нужно поговорить со священником, – объясняю я, – а ты оказалась рядом.

– Не уверена, должно это мне льстить или лучше найти себе нового парикмахера.

– Я об исповеди…

– Это таинство, – отвечает Мэри. – Даже если бы я могла дать тебе отпущение грехов, ты не католичка. Ты не можешь просто войти в исповедальню, выйти и начать с чистого листа.

– Речь не обо мне. Меня попросили дать прощение. Но грех самый что ни на есть ужасный.

– Смертный грех.

Я киваю:

– Я спрашиваю не о том, в чем состоит исповедь для того, кто кается. Мне нужно знать, как это делает священник: выслушивает признания, которые едва можно вынести, а потом отпускает грехи.

Мэри садится рядом со мной на тиковую скамью. Солнце уже опустилось так низко, что на холме, где располагается святилище, все блистает золотом. От одного взгляда на эту красоту у меня становится легче на сердце. Если в мире и есть зло, то в противовес ему существуют и такие моменты.

– Знаешь, Сейдж, Иисус не учил нас прощать всех. Он говорил: подставь другую щеку, но только, если ударили тебя. Даже в молитве «Отче наш» говорится: «И прости нам грехи наши, как мы прощаем тех, кто согрешил против нас». Не других. Иисус призывал нас прощать обиды, нанесенные нам лично, а не кому-то другому. Но большинство христиан ошибочно полагают, что быть хорошим христианином – значит прощать все грехи и всех грешников.

– А что, если опосредованно совершенное зло имеет отношение к тебе? Или к кому-то, кто тебе очень близок?

Мэри складывает руки на груди:

– Помню, я рассказывала тебе, как покинула монастырь, но говорила ли я, как вступила в него? Моя мать одна растила троих детей, потому что отец ушел от нас. Я была старшая, мне было тринадцать. И я так злилась, что порой просыпалась среди ночи с привкусом жести во рту. У нас не хватало денег на продукты, не было телевизора, по вечерам мы сидели без света. Мебель из дома вывезли в уплату долгов. Мои братья носили брюки, не закрывавшие лодыжек, потому что нам не на что было купить новую школьную форму. А мой отец в это время отдыхал со своей подружкой во Франции. Так вот, однажды я пошла к нашему священнику и спросила, что мне делать, чтобы не испытывать такой злости? Я ожидала, что он скажет: «Найди работу» или «Опиши свои чувства на бумаге». Вместо этого он посоветовал мне простить отца. Я уставилась на него, уверенная, что он спятил, и сказала: «Я не могу. Если прощу, его поступок будет казаться не таким ужасным». – Я изучаю профиль Мэри, а она продолжает говорить: – Священник сказал: «Он поступил плохо. И не заслуживает твоей любви. Но он заслуживает твоего прощения, потому что в противном случае злоба будет расти, как сорняк, в твоем сердце, пока не заполнит его целиком. Копя в себе эту ненависть, страдаешь только ты». Мне было тринадцать, и я мало что знала о мире, но поняла: если в религии заключено столько мудрости, я хочу быть причастна к ней.