Все это, конечно, вызывало ужасную зависть, беспощадную ненависть и жестокую злобу… Но он казался нечувствительным к подобным мелочам.

Ни одна техническая революция, поскольку газета была в его руках, не могла считаться состоявшейся или наоборот, до тех пор пока он не признает ее таковой, широко осветив этот вопрос на страницах «Самородка». Это дает представление о его реальном авторитете. Необходимо было, чтобы он снабдил все капитальные изобретения своим веским комментарием… Он давал им, если можно так выразиться, «разрешение»! Принять или отвергнуть. Если Куртиаль на первой странице заявлял, что идея не подходит! О! ля! ля! смехотворная! дикая! цинично порочная… все было ясно! После этого дело сворачивалось!.. Проект исчезал. Если же он, напротив, объявлял его заслуживающим внимания… признание не заставляло себя ждать… Сбегались все подписчики…

Таким образом, в магазине-бюро в Пассаже с видом на сады Куртиаль де Перейр, благодаря своим абсолютно преданным 220 сотрудникам, распространяющим журнал «Самородок» во всем мире, иногда самым неожиданным образом влиял на развитие прикладных наук. Он командовал, направлял, приумножая национальные нововведения, европейские, мировые, способствуя ферментации мелких изобретателей «агреже»!..

Конечно, это давалось нелегко, он должен был нападать, защищаться, отбивать подлые нападки. Он мог превознести и уничтожить одним неожиданным словом, своим пером, манифестом, признанием. Однажды он, вместе с другими, это было в Тулоне в 1891 году, спровоцировал начало бунта серией своих бесед о «Теллурической ориентации и памяти жаворонков»… Он владел в совершенстве, и это действительно так, всеми журналистскими жанрами, организацией конференций, прозой, стихами, а иногда, чтобы заинтриговать, был способен и на каламбур… «Все для повышения образовательного уровня семьи и просвещения масс» – таков был главный девиз всей его деятельности.

«Самородок», Полемика, Изобретения, Воздушный Шар – составляли спектр его интересов, впрочем, это было написано на всех стенах его конторы… на главном фасаде, на витрине… Не заметить этого было невозможно! Еще совсем недавно столь запутанные кулуарные контроверзы, самые страстные, самые коварные теории, физические, химические, электротермические, сельскохозяйственные, словно гусеницы, расплющивались под напором Куртиаля, исчезали… Он их высмеивал, в два счета выпуская из них воздух… Сразу же становился виден их скелет… Это был рентгеновский ум… Ему нужен был всего час усилий и яростного напряжения, чтобы раз и навсегда разобраться в самых запутанных и заумных теориях, подгоняя их к «Самородку», вопреки всем самым неблагоприятным обстоятельствам и самым скандальным подписчикам. Эта была магия, которой он владел в совершенстве, соединяющая в себе умение давать неопровержимые объяснения, строить самые нелепые гипотезы и представлять самые утонченные аргументы… Ради победы в споре он способен был продеть в маленькое игольное ушко настоящую молнию, заставить ее действовать, как огниво, а раскаты грома сделать мелодичными, как звуки флейты. Его судьба, призвание и несчастье засовывать вселенную в бутылки, закрывать пробкой, а потом распродавать толпе… Почему! и как!.. Позже, живя у него, я сам был испуган тем, что мне удавалось услышать за день, в течение 24 часов… А это были только обрывки и намеки… Для Куртиаля не существовало ничего неясного, в нем уживались дух варварства и разрушения и острый ум, схватывающий все с полуслова… «Самородок»: изобретательность, находчивость, плодотворность, просвещенность!.. Таков был подзаголовок газеты. У Куртиаля работали под знаком Великого Фламмарион[100], его портрет с автографом занимал середину витрины, на него ссылались, как на Господа Бога, в любом споре, по поводу и безо всякого повода! Это была высшая инстанция, добрый гений, сверялись только с Учителем и еще немного с Распаем[101]. Куртиаль посвятил двенадцать книг чистому синтезу Астрономических Открытий и четыре книги – гению Распая, «естественным исцелениям».