— Алло! — позвала Джулия, водя рукой перед лицом Джейкоба.
— А?
— Ты смотрел телик, пока мы разговаривали?
— Краем глаза.
— Я понимаю, что Ближний Восток рушится и что в образовавшуюся воронку засосет весь мир, но сейчас это важнее. — Она поднялась и выключила телевизор, который, как показалось Джейкобу, вздохнул с облегчением.
— Сходи погуляй с Аргусом, потом закончим.
— Когда ему действительно надо, он скулит у двери.
— Зачем заставлять его скулить?
— Ну когда пора, я имею в виду.
— Ты думаешь, надо сначала поговорить с Максом? Потом с остальными?
— Или с Максом и Сэмом. На случай, если один из них расплачется. Бенджи точно подхватит, так что мы должны дать им возможность все переварить и взять себя в руки.
— Или дать им поплакать вместе, — сказала Джулия.
— Может, сначала с Сэмом. У него, скорее всего, будет самая сильная реакция — какой бы она ни была, — но он больше других способен ее сдержать.
Джулия потрогала книгу на журнальном столике.
— А что, если заплачу я? — спросила она.
Эти слова заставили Джейкоба встрепенуться, он захотел коснуться Джулии — взять за плечи, погладить по щеке, почувствовать, как совмещаются бороздки их папиллярных линий, — но он не знал, можно ли это еще. Ее спокойствие во время разговора не казалось холодностью, но создавало вокруг нее некоторую пустоту. Что, если она заплачет? Разумеется, она заплачет. Они все заплачут. Они завоют. И это будет кошмар. Судьбы детей поломаны. Десятки тысяч людей погибнут. Израиль падет. Он хотел всего этого не потому, что любил страх, а потому, что, представляя худшее, он удерживал его вдали — зная о Судном дне, он проживал день за днем как обычно.
Много лет назад по дороге к Исааку Сэм спросил с заднего сиденья:
— Бог ведь повсюду, правда?
Джейкоб с Джулией переглянулись с привычным недоумением: откуда-он-