— Расскажи сказку про кота Самсона. Мне мама рассказывала.

— Не знаю сказку про кота Самсона.

— Тогда спой песенку про «серенького волчка».

— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придёт серенький волчок, тебя схватит за бочок.

Он слушал, как она поёт, и в её голосе было бабье, русское, материнское, чудесно всплывавшее в голосах русских женщин во время колыбельных песен и надгробных рыданий.

— Придёт серенький волчок, тебя схватит за бочок!

Он почувствовал слабость в руках. Хотел протянуть их к Лане и не мог. Ноги в башмаках промерзли, и он ждал, когда разгорится печь, чтобы просушить башмаки, носки, согреть ноги. Но теперь он не чувствовал ног. Хотел пошевелить промерзшей стопой и не чувствовал стопы. Ему казалось, он становится всё меньше и меньше. Убывала не только плоть, но и накопившееся в нём время. Будто вычерпывали ковшом прожитые годы. Вычерпывали и выливали, и он мелел и ждал, когда появится дно.

Из него вычерпали дом, выходивший окнами на Миусское кладбище, и дверь с табличкой «Блюменфельд», и летний сад в Доме приёмов, где у зелёного фонаря вились ночные бабочки, и ледокол с красной ватерлинией, отплывающий от сверкающей льдины, и кто-то бежит вслед отплывающему ледоколу, и африканскую саванну со стадами антилоп, французского геолога, чьи голые пятки торчали из красной африканской земли, и прыгнувшую, как пантера, Франсуазу Гонкур, и украинца с чёрными пауками и свастиками, и жёлтые, как дыни, осветительные бомбы, и висящего на дыбе Чулаки, и руку с золотым пистолетом, целящую в затылок, и квартал «Альфа» с атакующими штурмовиками, среди которых был птенец Русской истории, и квартал «Бета», к которому по минному полю пробирались слепые, и квартал «Гамма» с нарядными, как тропические птицы, проститутками, и квартал «Дельта» с детьми, среди которых горела, как подсолнух, голова сына, и венчание в церкви, и в проломе мерцали голубые вспышки, и Светоч висел на стволе дальнобойной гаубицы, и Иван Артакович упал в чёрную прорубь, и повешенный мэр, три убитых брата, пленный лётчик под колесом бэтээра. Всё это вычерпывали из него. И мерцающий в чёрных водах бриллиантовый рай, и Млечный путь, словно брызнули в мироздание бриллиантами, и гневную поднебесную деву с мечом и орущим ртом. Всё это вычерпывали. Лана склонилась над ним, погружала ему в разъятую грудь деревянный ковш и вычерпывала. Его становилось меньше и меньше, и была сладость.

Он лежал на лавке и смотрел на Лану. Её лицо освещала стоящая на полу лампа. Подбородок был яркий, губы казались ярко-вишнёвыми, лоб был в тени, и глаза, окружённые тенью, ярко сверкали. Лицо её было незнакомым, но по-прежнему родным и прекрасным.