— А? С чего ты решила?

— Я ее у тебя в голосе слышу.

— Кого слышишь?

Она гортанно рассмеялась:

— Любовь.

— Ежели я кого люблю, это ж не значит, что она моя.

— Вот это правда так правда. Если кого-то любишь, это еще не значит, что…

— Она не докончила фразу и продолжила чистить картошку, при этом негромко напевая с закрытым ртом, такая уж у нее была привычка. Лютер думал, что вряд ли она сама замечает это свое мурлыканье.

Тупой стороной ножа Лютер счистил нарезанный сельдерей с доски в кастрюлю. Обойдя Нору, взял морковь из дуршлага, положил ее на разделочный стол, отхватил верхушки, выровнял сами морковки и стал их резать, по четыре сразу.

— Она как, хорошенькая? — спросила Нора.

— Еще бы, — подтвердил Лютер.

— Высокая? Маленькая?

— Довольно маленькая, — ответил он. — Как ты.

— А я маленькая?

Она обернулась на него через плечо, и Лютер уже в который раз ощутил тот вулканический жар, который исходит от нее даже в самой невинной ситуации. Он знавал не так уж много белых женщин, а ирландок так и вовсе не знал, но он давно чуял, что с Норой надо бы держать ухо востро.

— Ну, не очень-то большая, — заметил он.

Она еще какое-то время глядела на него.

— Мы с вами знакомы уже несколько месяцев, мистер Лоуренс, и сегодня на фабрике мне вдруг пришло в голову, что я о вас почти ничегошеньки не знаю.

Лютер хмыкнул:

— Чья бы корова мычала, или как там говорят?