Она открыла буфет, чтобы достать чашки.
— Эйден сказал, что приведет его утром.
Томас прошел к телефону, стоявшему в коридоре, и набрал домашний номер Марти Кенелли, жившего на Четвертой Западной. Портфель он положил под телефонный столик. Марти ответил на третьем гудке. Как всегда, в трубку он не говорил, а кричал:
— Алло! Алло! Алло!
— Марти, это капитан Коглин.
— Это вы, сэр? — проорал Марти, хотя, насколько было известно Томасу, больше ему никто никогда не звонил.
— Это я, Марти. Нужно, чтобы ты пригнал машину.
— В такой дождь ее будет заносить, сэр.
— Я не спрашивал, будет ее заносить или нет. Пригони ее сюда. Даю тебе десять минут.
— Есть, сэр!
Когда Томас вернулся на кухню, чайник уже почти закипел. Он снял рубашку и вытерся тем же полотенцем. Заметил, как поседели у него волосы на груди, и перед ним мелькнуло видение: его собственное надгробие. Он прогнал его, полюбовавшись на свой плоский живот и бицепсы. Пожалуй, если не считать старшего сына, он и теперь, в свои закатные годы, ни с кем не побоялся бы сойтись в рукопашной.
Эллен повернулась к нему от плиты и увидела его голый торс. Она отвела взгляд. Томас вздохнул.
— Господи, женщина, это ведь я. Твой муж.
— Прикройся, Томас. Соседи.
Соседи? Она почти никого из них толком не знала. А тех, кого знала, не слишком-то уважала.
«Бог ты мой, — думал он, проходя в спальню и надевая чистую рубашку и чистые брюки, — как два человека, живя бок о бок, сумели потерять друг друга из виду?»
Однажды он завел себе подружку. Лет шесть она жила в отеле «Паркер-хаус», транжирила его деньги направо и налево, но всегда встречала его выпивкой, когда он приходил, и смотрела ему в глаза, когда они разговаривали, смотрела в глаза даже в постели. А потом она влюбилась в коридорного, и они уехали в Балтимор. Звали ее Ди-Ди Гудвин, и когда он клал голову на ее обнаженную грудь, то чувствовал, что может говорить что угодно, закрыть глаза и быть кем угодно.
Когда он вернулся на кухню, жена подала ему чашку, и он начал стоя глотать чай.