Мистер Джонс поднял взгляд, чтобы задать ему какой-то вопрос, и увидел, что Дэффи пялится на Мэри Сондерс, а Мэри Сондерс, не отрываясь, смотрит на Дэффи.
За дверью взвизгнула Гетта, и тут же раздался сердитый окрик миссис Эш. Послышались быстрые легкие шаги – Джейн – и ее ласковый голос, успокаивающий ребенка, а заодно и няньку.
У него перехватило горло и слегка затошнило. Задрожали руки. Мистер Джонс положил нож. Он вдруг почувствовал себя старым и увечным. Нога, которую он потерял четверть века назад, снова заболела.
Нэнс Эш проснулась со странным ощущением – будто что-то давит ей на лицо и руки. Сегодня же Пасха, вспомнила она.
Пасха всегда была ее любимым праздником. В нем не было того легкомыслия или даже ветрености, как в Рождестве. Пасха была напрямую связана с болью и страданием, и весь ее смысл заключался в страдании, и торжестве над страданием, и в утешении, что следует за ним. Но сегодня утром в ее сердце было глухо, как в могиле, и надгробный камень был слишком тяжел, чтобы сдвинуть его с места.
Хозяйка была уже на ногах – миссис Эш слышала ее шаги. По справедливости Нэнс Эш могла бы назвать ее доброй женщиной – даже если за все эти годы миссис Джонс много раз вставала на чужую сторону (последний и самый неприятный случай был с теми злосчастными обрезками) и к тому же имела склонность доверяться ложным друзьям, таким как Мэри Сондерс. Хорошая хозяйка; лучше многих – и не хуже некоторых. Не особенно благочестивая – но в то же время и не отъявленная безбожница. Женщина, сумевшая из ниоткуда (нет, не из ниоткуда, а с Бэк-Лейн, что гораздо хуже, мысленно поправилась миссис Эш) подняться до некоторых высот, и все за счет умения обращаться с иголкой и ниткой и брака с трудолюбивым мужчиной.
По причинам, ведомым Ему одному, Господь поставил миссис Джонс во главу семьи, дал ей надежного и любящего супруга. А ее, Нэнс Эш, он назначил этой женщине в служанки.
Миссис Эш никогда не приходило в голову ставить под сомнение Его святую волю. Он даровал ей прекрасных хозяев – хозяев, которые не прогнали ее после того, как иссякло ее молоко, но держали при себе из милосердия. Из милосердия! Эти слова царапали ее язык, словно сухая корка хлеба, но, в конце концов, на что еще она могла надеяться? В тысячный раз миссис Эш заставила себя смириться и повиноваться.