Миссис Джонс повела ее к северному краю двора. Густая ровная трава покрывала небольшие холмики, но надгробий почему-то не было.

– Отчего здесь никого не хоронят? – спросила Мэри.

– О, хоронят, моя дорогая. Некрещеных младенцев и нищих из другого прихода.

Они завернули за угол. Двое мальчишек, прогуливающих школу, прыгали через старые могильные плиты. Миссис Джонс улыбнулась и не сказала им ни слова. На белой стене церкви была вырезана полустертая временем картина.

– Что это – какая-нибудь битва? Солдаты? – спросила Мэри.

Миссис Джонс прищурилась.

– Я полагаю, это Адам и Ева. Во времена моей бабушки было видно лучше. – Она отступила назад и показала наверх. – Смотри-ка. Говорят, наш шпиль высотой целых двести футов.

Мэри уважительно кивнула. Разве можно описать все величие лондонского собора Святого Павла женщине, которая никогда не выезжала дальше Челтнема? Подул ветерок, и позолоченная птица на верхушке легко повернулась вокруг своей оси, совсем как петушок на церкви Святого Эгидия в то утро, когда она сбежала из Лондона. Блеснул золотой хвост, как будто дразня ее.

Чтобы отвлечься, Мэри стала читать надписи на надгробиях.

Мое тело вышло из земли и уходит в землю. Ныне моя душа не скована плотью, я навсегда освобожден от ее уз.

Она подумала о своем собственном теле, гибком и влажном. О том, как оно ей служит. О том, как оно ее утомляет.

– Как верно сказано, – заметила миссис Джонс. – Прочитай мне еще что-нибудь; у меня так устали глаза.

И Мэри принялась читать эпитафии различных Лукасов, Проссерсов, Ллойдов и Адамсов.

– …в память о своей дражайшей супруге, подарившей ему двух сыновей и дочь и скончавшейся в родах в июне 1713 года в возрасте 38 лет.

Миссис Джонс слегка поежилась.

– Джесси Адамс. Она была подругой моей бабушки.

Мэри подошла к следующему надгробию. Новое, еще не успело порасти мхом, мелькнуло у нее в голове.

– Грандисону Джонсу… – У нее вдруг перехватило горло.