– И сними это платье, пока ты его не загрязнила.
Она застыла на месте. Самым странным было то, что хозяйка, кажется, оказалась права. Мэри вдруг ощутила, что каждая пора на ее теле источает яд и грязь, отравляя тончайшую серебряную вышивку. Белый бархат был ее змеиной кожей. Она не могла скинуть его сейчас; если она сделает это, от нее ничего не останется. Мэри покачала головой. Она не могла выговорить ни слова.
Миссис Джонс повелительно протянула руку и щелкнула пальцами.
Нож лежал на швейном столике, там, где она его и оставила. Мэри схватила его и почувствовала его упоительную тяжесть. Именно такую руку она всегда и хотела иметь. Руку, которую никто не может стряхнуть; руку, которой никто не может пренебречь. Теперь она наконец-то стала сама собой. Она была королевой.
Миссис Джонс ничего не заметила. Она сделала шаг вперед и дернула рукав белого платья. Раздался омерзительный треск.
Мэри посмотрела на свое точеное плечо. Оно выглядывало из прорехи, словно кость неведомого животного. Все испорчено, пронеслось у нее в голове. В мире больше не осталось ничего нетронутого и чистого.
Первый удар был на удивление легким. Он получился как будто сам собой, Мэри даже не успела понять, что сделала. Словно нож сам отомстил за платье. Только увидев мелкие капли крови на снежно-белом корсаже, она осознала, что произошло.
И тогда она перехватила нож поудобнее и нанесла второй удар. В этот раз толстое лезвие вошло в шею миссис Джонс. Она упала на пол. Кровь брызнула вверх, как фонтан. Как алый фейерверк.
Их глаза встретились. Мэри уже не могла разобрать, кто из них падает, кто истекает кровью. Все напоминало странное причудливое представление. Миссис Джонс пыталась что-то сказать, Мэри пыталась что-то ответить. Их губы шевелились. Они разговаривали друг с другом как животные, на языке, который было невозможно постигнуть.
Умирающая миссис Джонс увидела, как ее служанка упала перед ней на колени, как двигаются ее губы, но слышала лишь громкий, все нарастающий рев. Боли не было, только предметы вдруг потеряли свои очертания. Все расплывалось. Она не понимала, что случилось. Что-то пошло не так. Все неправильно, совсем неправильно. Удивление, и печаль, и гаснет свеча. Кажется, она забыла что-то сказать или спросить, и где же дети? Что такое она собиралась сделать до темноты? Везде было красное – кто теперь это уберет? Пока еще рано ложиться спать. Нельзя ложиться, пока не закончены все дела.
Мэри так и не узнала, когда наступила смерть, – глаза не закрылись. Ей показалось, что прошло уже много часов. Она не знала, как отсчитывать время; единственным его мерилом была алая лужа, постепенно подбирающаяся к тому месту, где она сидела. Когда подол платья намок от крови, Мэри, шатаясь, поднялась наконец на ноги.