Когда же она увидела того всадника на пегом коне, то сразу решила: вот сейчас она и придет, моя смерть, которую мне каждый день предсказывали. Ведь именно так и случалось со всеми, кто считал, что вправе пользоваться здесь неограниченной властью. Каждый вечер, проведенный в этих местах, для Норы был полон страха. Кровь бросилась ей в голову, а сама она на несколько секунд словно застыла и тут же, очнувшись, поспешила спрятаться в поле.

Она бежала сквозь высокую траву до тех пор, пока не споткнулась и не упала ничком. Сверху нещадно палило солнце. Прямо перед носом у Норы желтели в траве косточки мыши-полевки. На шее она чувствовала теплое дыхание Ивлин, которое быстро становилось все более частым и судорожным. И вскоре Нора перестала что бы то ни было замечать, лишь с ужасом слушала эти мучительно короткие вдохи и выдохи, время от времени прерываемые жалобным попискиванием. Как ни удивительно, малышка ни разу не закричала и не заплакала. Задрав юбку, Нора с головой накрыла ею себя и девочку, чтобы уж точно никаких звуков не донеслось из той впадинки, где они обе притаились. Вскоре где-то возле их дома послышался стук копыт. Потом какой-то человек крикнул: «Эй, хозяева!» – почему-то по-английски, и Нора догадалась, что это он нарочно, что он просто хочет выманить ее из дома. Он все продолжал кричать, но голос его казался ей незнакомым – она тогда совершенно обезумела от страха, да и воображение рисовало ей самые ужасные картины.

К тому времени, как этот человек уехал, у Норы от жары полопались все сосуды в глазах; они были красные, словно налитые кровью. Ивлин стала прямо-таки обжигающе горячей и беспокойно металась, забывшись лихорадочным сном.

Лихорадка у нее не прошла ни к вечеру, когда вернулся Эммет, ни к следующему утру. Примчавшийся утром Док Альменара первым делом раздел девочку и некоторое время подержал ее в тазу с холодной водой, заботливо поддерживая рукой головку с пучками младенческих волос и время от времени поливая ее водой. Норе он не разрешил даже прикасаться к дочери, разве что понемногу смачивать ей тельце прохладной водой. В последние часы своей жизни Ивлин, хоть и была по-прежнему горячей, как раскаленная плита, вдруг стала похожа на себя прежнюю. Крошечное личико вновь стало серьезным, даже суровым, и кулачки выглядели раз и навсегда сжатыми в приступе необъяснимого гнева.

Через два дня – а может, через тысячу лет, – они похоронили Ивлин на холме за домом.

И к ним стали вдруг приходить женщины из города с пирогами и пустыми сожалениями, а потом – когда женщины решили, что времени прошло уже достаточно, – и с вопросами о том, что же все-таки случилось. Что, что случилось там, в поле, Нора?