Таксист дал сигнал, мол, что я намерен делать. Я знаком показал ему ждать и спросил у Жены Смотрителя Маяка: ну, так покажете мне дом? Конечно-конечно, только надо торопиться, скоро приедет мой сын с семьей, у внучки сегодня день рождения, надо успеть еще приготовить праздничный ужин. Меня устраивает, сказал я, тогда я успею на поезд из Кашкайша, я в девять должен быть в Лиссабоне. Жена Смотрителя Маяка попросила извинить ее и исчезла в доме. Вскоре вернулась со связкой ключей и сказала, что можно идти. Мы пересекли двор и добрались до лоджии. Вход теперь отсюда, сказала Жена Смотрителя Маяка, в ваше время, наверное, входили с террасы, через застекленную дверь, которая сейчас перекосилась и все стекла разбиты. Мы вошли, и я немедленно почувствовал запах дома. Он отдаленно напоминал запах в парижском метро зимой, смесь плесени, краски и можжевельника, такой запах был только в этом доме, и я все вспомнил. Мы вошли в гостиную, и я увидел пианино. Оно было накрыто простыней, но я все равно за него уселся. Извините, сказал я, я должен кое-что сыграть, я быстро, тем более что я не умею. Я сел и одним пальцем, пытаясь вспомнить, сыграл мелодию ноктюрна Шопена. Другие руки в другое время играли эту мелодию. Я вспомнил ночи, когда в своей комнате наверху я слушал ноктюрны Шопена. То были одинокие ночи, дом был погружен в туман, друзья из Лиссабона отказывались приезжать, никто не подавал признаков жизни хотя бы по телефону, я продолжал писать, история была вздорная, безвыходная, как мне пришло в голову ее написать и почему я писал ее именно там? И, кроме того, эта история меняла мою жизнь, уже поменяла, когда я ее закончу, жизнь моя уже не будет прежней. Я раздумывал об этом, запершись наверху и сочиняя вздорную историю, которую потом кто-то вздумает воплотить в жизнь, перенесет ее в план реальности: а я не знал, но представлял, не знаю, почему, но я представлял, что нельзя писать такие истории, потому что всегда найдется кто-то, кому захочется претворить в жизнь вымысел и преобразить его в действительность. Так оно и случилось. В тот же год кто-то сымитировал мою историю или, лучше сказать, она сама воплотилась и пресуществилась, и мне довелось прожить весь этот вздор по второму разу, но на сей раз взаправду, на сей раз бумажные персонажи стали персонажами из плоти и крови, на сей раз последовательность моей истории развивалась изо дня в день, я следил за развитием ее событий по календарю и понимал, что могу их предвидеть.

То был удачный год? – спросила Жена Смотрителя Маяка, я имею в виду, хорошо ли вам здесь было? То был какой-то заколдованный год, я думаю, ведьма наколдовала, ответил я. Вы верите в колдовство? – спросила Жена Смотрителя Маяка, обычно такие люди, как вы, не верят в колдовство, считают, что это предрассудки. Ну, я-то верю, ответил я, во всяком случае в определенную магическую практику, что нельзя, например, подсказывать событиям, как им следует развиваться, иначе они действительно начинают развиваться именно так. Когда мой сын воевал в Гвинее, я ходила к гадалке, сказала Жена Смотрителя Маяка, я страшно волновалась, потому что увидела сон, мне приснилось, что он не вернется, и я решила узнать, выживет или нет, поговорила с мужем: послушай, Армандо, дай мне денег, я должна сходить к гадалке, мне приснился страшный сон, надо узнать, вернется наш сын или не вернется, словом, пошла я к гадалке, та разложила карты рубашками вверх, потом перевернула одну и говорит: твой сын вернется, но увечный, и мой Педро вернулся без руки. Жена Смотрителя Маяка открыла застекленную дверь и сказала: это столовая, вы тут обедали?